МАРИНА ЗАБОЛОТНЯЯ

ТЫ, ПУШКИН, - БОГ, И САМ ТОГО НЕ ЗНАЕШЬ

ПРОГУЛКИ С ПУШКИНЫМ ПО ФЕСТИВАЛЮ ЕГО ИМЕНИ В ПСКОВЕ И ОБЛАСТИ

Нынешний фестиваль - седьмой по счету. Семерка - мистическое число. Человеческое бытие состоит из семи сфер по образу небесных. В ней - завершенность, итог, в ней - число неба, тройка, как вертикальный порядок трехмерного пространства креста, и число земли - четверка. Это число присутствует во всем возвышенном и величественном. Понятно, что семерка - число Пушкина.

Валентин Непомнящий, Владимир Рецептер
и Петр Фоменко

Все было, как всегда. По утрам - лаборатория с постоянным ведущим, руководителем Пушкинского театрального центра Владимиром Рецептером. Потом - три спектакля в день на сценах единственного в Пскове драматического театра (естественно, носящего имя А. С. Пушкина), обед в Доме Советов...

На лаборатории высоколобые алхимики литературы, пушкинисты, поверяют гармонию алгеброй. Договориться с практиками театра или театроведами им помогает Рецептер, как кустодиевский Большевик, врастающий одной ногой в твердь Театра, другой - в литературу, в слово, в рабочую чернильницу. Он усмиряет пушкинистов, изумленных рубленым бифштексом из пушкинских слов, - автор Анатолий Васильев, а театроведов пытается убедить, что "Борис Годунов" Арсения Сагальчика не бездарен. "Слово и дело" - ключевое понятие лаборатории, нередко его заменяет пушкинская строка "Глухой глухого звал к судье судьи глухого". Научные изыскания литературоведов могут инспирировать театральные идеи в том случае, если эти идеи будут услышаны. Прошло пять лет с того фестиваля, когда питерский пушкинист Сергей Фомичев высказал догадку, что в "Борисе Годунове" пять разных Самозванцев. - Идея пока не реализована.

"Здесь мы ищем, как играть Пушкина, как думать о Пушкине", - декларировал Владимир Рецептер. А разве не наоборот? Петр Фоменко ставит Пушкина так, как он ставил Твардовского или Мольера. Анатолий Васильев, Эймунтас Някрошюс - тоже, как ставили Славкина или Чехова. "Каждый пишет, как он дышит". Играйте Пушкина, как Достоевского, - лишь бы честно. Лишь бы искренне. И судите художника "по законам, им самим над собою поставленным". У нас есть Непомнящий. Он восхищает всех, но при этом вовсе не исключает существование гения режиссуры Някрошюса. Просто разные художественные галактики. Фоменко однажды сформулировал проблему: зияющая бездна классики и право палача на все у режиссера. Это непререкаемо, ибо какой же безумец посмеет отнять права одного художника в пользу другого?

Театр стремится стать авторским. Его недоверие к законченному тексту доходит до абсурда. Идет разрушение классики, как в послереволюционное время. Особенно отчетливо и глупо это выглядит на пушкинском материале. А Пушкин опасен гармоничностью, классицистичностью, соразмерностью. А этого в нашем времени нет. И режиссеры эту соразмерность сознательно разрушают. Одно дело - сценическая лаборатория, в случае с уроком школы Анатолия Васильева, и другое - законченный спектакль. Фестиваль предоставил возможность увидеть все градации авторского театра - от талантливых и право на жизнь имеющих ("О вы, которые любили..." Геннадия Тростянецкого, "Карантин" Сергея Арцибашева, "Товарищам, в искусстве дивном" и, без сомнения, урок в стиле художественного рэпа Анатолия Васильева, показанный в зале Псковской картинной галереи) до литмонтажа школьного уровня ("Версия" Любови Тихоновой). Коллажи рыхлят пушкинскую упругость, округлость, приземляют его, делают более досягаемым и не таким страшным, уничтожая художественную целостность оригинала и не давая взамен новой в театральной постройке. Это катастрофически выразилось в постановке Бориса Луценко "Пир во время чумы и...", "Капитанской дочке" Рифката Исрафилова и "Пиковой даме" Игоря Ларина.

"Пушкин - это наше все". "Пушкин - это наше". "Это наше"... звучит в спектакле Сергея Арцибашева "Карантин". Здесь интересно все: процесс творчества, авторская смелость, ключевое слово "обложили" и веревка, не выпускающая Пушкина из угла, и внутренняя свобода, и легкость, достойная Пушкина. Режиссерский театр - это портрет, прежде всего самого режиссера, и спектакли-портреты Пушкина сложно преломляют личность режиссера, если он талантлив. Здесь спектакль-портрет был верен настолько, насколько точны портреты Модильяни или Ван Гога.

Непомнящий говорит, что можно ставить Пушкина как угодно хулигански, лишь бы не потерять художественную идею произведения, авторский смысл. А это случается крайне редко. В спектакле Арцибашева это случилось. Были в нем литературоведческие ошибки (о них поведали на лаборатории пушкинисты), даже ударения ставились неверно, использовались известные, но темные места из жизни поэта, но талантливому созданию все простили, потому что слышалось дыханье Пушкина (здесь Пушкин равен Моцарту, отсюда - "Ты, Пушкин, - Бог, и сам того не знаешь"), была долгожданная легкость и простота изъяснения, и верность замысла. То же - и в выступлении ансамбля народной музыки Покровского. Путанка из двух сказок Пушкина оказалась презабавной, и, как ни странно, авторское естество осталось девственно чистым. "Сказка о попе..." и "Золотая рыбка" была спета-разыграна по законам фольклора, выражена игровым народным языком, лукаво и весело.

Язык может быть разный. Может быть даже французским, и Пушкин прозвучал на изысканном, ажурном языке в спектакле швейцарского театра драмы и комедии по "Маленьким трагедиям". Сами трагедии оказались столь маленькими, что допускали переименование спектакля хотя бы во "Французские штучки". Но была в спектакле первобытная свежесть, был режиссерский замысел (Марио Буччиарелли), были молодые смелые актеры. Здесь Моцарт и Сальери - две прелестные молодые и современные девы, изящные, как их язык. Пушкин адаптирован к современной идиллии двух лесбиянок. В таком контексте этого милого спектакля - спокойный уход Командора под руку с Дон Гуаном то ли в преисподнюю, как в соседнюю комнату, то ли наоборот... органичен. "Шел в комнату, попал в другую", а так - все ОК!

К чистым и беспримесным относится и студенческий спектакль Миндаугаса Карбаускиса, поставившего на режиссерском курсе Петра Фоменко "Русалку". Поздравляем Литву с рождением нового режиссера. Вот речь не мальчика, но мужа, вот где черты режиссерской индивидуальности, где свой подход к литературному материалу, свое отношение, в котором и пиетет к авторскому слову, и художественная свобода. Уважение к национальным святыням режиссуры не в силах скрыть индивидуальность режиссера, ее неторопливость и достоинство сильной личности. Лишь в одном месте спектакля лаконизм нарушился, именно там, где хотелось особенной емкости и обобщения, - в сцене свадьбы Князя. Хотя создание новой романтической реальности в притче современно, ритмический сбой слишком жирно выделяет смысл важного текста. Тем не менее прием теневого театра здесь уместен, и ритуальность действа оправданно обезличена. Изъяснения дочки Русалочки с матерью - это поэтичный сурдоперевод, полупантомима. Игривая дикарка только так и может выразить свои мысли, ведь она двуязыкая: папа - человек, мама - русалка. Конечно, язык тела роднее, как речные воды роднее воздуха, как Луна роднее Солнца. И сидит Русалка не на ветвях, а на мостках, тех самых, где встречалась в земной жизни с Князем, и "подплывают" ее подружки под мосток на спинках, ящерками цепляясь за мостки снизу. Этот милый жест сделает улыбчивым каждого. Лепота!

Мы уже занесли в "амбарную книгу" пушкинского фестиваля, в графу "дохода", некоторые спектакли. Сюда же внесем и питерский спектакль Пушкинского центра.

"Мои богини, что вы, где вы?" - будто услышали создатели нового спектакля голос поэта, и с готовностью ответили: "Да вот они мы! Миленький ты мой..."

Пушкинский театральный центр под руководством Владимира Рецептера вместо декларируемого собрания сочинений Пушкина на сцене вдруг представил спектакль-фантазию "О вы, которые любили...". Булгаковская идея о "Пушкине без Пушкина" глазами значительно повзрослевших дам сердца легко поддалась обработке. Впрочем, здесь неточность, потому что в конце спектакля появляется арапчонок лет семи, в черном платье и цилиндре... И те, "которые любили", умиленно зовут его Сашей.

Участницы спектакля "О вы, которые любили..."
и режиссер Геннадий Тростянецкий

Геннадий Тростянецкий придумал спектакль о театре, полный парадоксов, импровизационной свободы, ностальгических слез, вздохов и мечтательности, вызванных памятью о былом, и героинь и актрис, отобранных с редкой точностью. Цыганка Таня - Зинаида Шарко, Анна Керн - Ольга Антонова, девушка-гусар Надежда Дурова - Кира Петрова, Александра Колосова - Нина Ольхина, Александра Фукс - Татьяна Тарасова. Те, кого хоть секунду любил поэт шестнадцатилетними.

Не растворяются в своих героинях чудные актрисы. Потому-то игра их вольна. Порой заигрываются и начинают смотреть друг на друга... актрисами. И мелькнет вдруг брошенное восклицание по-лицейски: "Ольхина!.." или "Таня!" Нет, они, конечно, не забывают, кто они. Судьбы самих актрис значительны, личности уникальны, просвечивают сквозь ткань любого образа, вступают с ним в диалог, сплетаются с судьбой персонажа. Это внутренний акцент душевных подвигов. От этого никуда не уйти. Поэтому спектакль - не просто импровизация на пушкинскую тему, он - о женской судьбе и предназначении. О смысле жизни. Значительность художественной задачи отметает всякие подозрения в конъюнктуре. Спектакль не похож на наглые коммерческие поделки для "широкой" публики.

Быть первой среди многих, пусть не единственной, зато самой любимой - какая женщина не пожелает этого? Тем паче, если "он" - Пушкин. А это "наше все". Эхо вторится и гаснет, оставляя притязательное "наше". Как тут делиться? Стараясь переубедить соперницу, почтенные дамы выкладывают все свои козыри, преимущества и права на сердце поэта. Потому томная, манерная Анна Керн Ольги Антоновой и падает в обморок от одного лишь предположения, что стихотворение "Я помню чудное мгновенье" посвящено не ей. Рушатся основы ее жизни. Рушится история! Такого не вынести. Сомнамбулой бродя меж кресел у зеркал, она упрямо повторяет, что он! приехал к ней! привез! рукопись второй главы "Евгения Онегина" (в Тригорском наш экскурсовод сказал, что первой главы, и все засмеялись, потому что с нами не было именно Керн-Антоновой) и желтый! листок бумаги со стихами!! В какой-то момент от нервного дрожания новая Селимена даже переходила на речитатив.

Статуэтка все еще излучает тепло глины, которой касались пальцы ваятеля. Чувство стиля и юмора актрисы открыли удивительное звучание ее таланта и голоса. Точно срисованная с портретов пушкинской поры, Керн Ольги Антоновой тонко, чуть остраненно и иронично срифмовала век нынешний и век минувший.

Любовное прикосновение Пигмалиона к своей Галатее Тростянецкий уловил и укрепил не только в Антоновой. В актерском существовании Татьяны Тарасовой он задел нерв почти забытого нами режиссера-философа Евгения Шифферса, с которым в давние времена работала актриса. Неподражаема ее Сашенька, Александра Фукс, - наивная провинциальная вдовушка, по-женски запущенная, с воспоминаньями из сундучка да в обнимку с расписной ширмой.

В сбивчивых историях подхватываются мотивы чужих рассказов и продолжаются в чужом опыте. Есть тут выходная "ария" у Нины Ольхиной. Не успеешь оправиться от встряски романсом цыганки Зинаиды Шарко "Миленький ты мой", который напомнил о героях знаменитого товстоноговского спектакля "Пять вечеров", а уж накатывает новая волна, идет наплыв из "Горя от ума", и Владимир Рецептер, когда-то партнер и Ольхиной, и Шарко по сцене БДТ, сейчас со своего зрительского места подает реплики из товстоноговского спектакля, где Ольхина и Копелян играли супругов Горичей. Чтобы воскресить в памяти точную эмоцию, верную интонацию, Тростянецкий отдает вербальный диалог Ольхиной и Рецептеру, а отношения супругов - пунктирно, очень, очень тактично - Ольхиной с Тарасовой. Вяло плетется та за собеседницей Ольхиной, как плелся когда-то за своей супругой Горич-Копелян, бросая в сторону, Чацкому-Юрскому: "Теперь уж я не тот..." Здесь лейтмотив.

Красивый смысловой взлет спектакля наступает в тишине при свете зажженной свечи и отдан цыганке Тане, читающей "Цыган". Шарко делает это строго, скупым наброском, тем сильнее очарованье внезапного преображения. И помогают в этом зале каминные барельефы, оживающие от дрожи огня тем рельефнее, чем неподвижнее фигура прижавшейся к стене женщины.

Идея спектакля возникла в хорошем месте. Гостиная дома Ильиной-Кочневой, где помещается Пушкинский центр Владимира Рецептера, - это камины, расписной плафон, зеркала, рояль и три двери, словом, пушкинский век и классицизм. Но показ спектакля на малой сцене Псковского драматического театра им. Пушкина, в черном кабинете, обнаружил смысловую подвижность действа.

А между тем незримый Пушкин где-то рядом, путешествует, как Онегин, скучает, больно пожимает руки друзьям, впиваясь в чужие ладошки длиннющими ногтями, и сочиняет. Тень его витает где-то рядом, но пыл не тот, в нем - пасмурная дума.

Уникальность актрисы Киры Петровой с ее редкостным естеством и ясностью рисунка актеров Александринки и Малого театра "при исполнении" доставляет веселое наслаждение. Недаром ее героиня вспоминает актрису Корчагину-Александровскую: Петрова родом оттуда. Героиня Петровой, гусар Дурова, бессознательно стремясь к лишней встрече с поэтом, вконец замучивает и себя, и Пушкина своими мемуарами. С бойцовским напором докучает, требуя их опубликовать. Но звенящее одиночество этой не девушки и не молодца холодит сердце. Слом этого трогательно-суетливого существа неизбежен. Опоминается он(она) лишь перед гибелью поэта, чувствуя внезапную усталость и оставляя, наконец, все претензии.

Вот оно - мгновенье осознания. Пушкина нет. И глаз потухает, и не хватает воздуха. О, моя молодость. "Где мои шестнадцать лет?" Потеря молодости - не дряхлость членов: потеря мироощущения. Беглые зарисовки характеров дам растушеваны опытом.

Квинтет разыгран, как по нотам, и кода его - внезапное согласие. Какая эпиграмма? Какая женитьба? Какая рукопись? Какая обида? Они знали его и любили. Только поэтому и остались рядом с поэтом, этим примечательны, и спасибо им, воссоздавшим своей божественной болтовней воздух пушкинской поры. Воздух, растворенный в нашем сегодня. Воздух, очищающий каждого, кто окажется на пушкинской земле, у его могилы.

Не удивляет, что этот спектакль венчал фестиваль, проходивший в Пскове и Пушкинских Горах с 4 по 10 февраля 2000 года.

Успех подтверждаю.

P.S. Фестиваль событийно обогатился оф-программой. Подпольная тема, неожиданно обнажившаяся в спектакле Пушкинского Центра, нашла свое продолжение. Кто-то слушал под водочку и при свечах авторские, ни на что не похожие (потому что талантливые) песни Александра Соколянского, кто-то в уединении гостиничного номера зачитывался новой книгой Рецептера "Прощай, БДТ", кто-то (или он же) слушал главы из его будущей книги в исполнении автора. И уж в дневном поезде по дороге в Питер в одном из купе возникла мимолетная импровизация на пушкинскую тему. Художественный спор знатоков поэта - Валерия Ивченко (блистательного исполнителя роли Бориса Годунова на сцене БДТ) с Рецептером - вокруг темного места из "Моцарта и Сальери" заставил перевоплотиться актеров в пушкинских героев. Поразительная сцена.