ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВА

ВСПЫШКИ НА СОЛНЦЕ

Аплодисменты. Занавес. Сезон закрыт. И пока для большинства театров идет гастрольное лето (давно сезон не завершался столь бурным выездом трупп во все концы страны и Европы), критики уже задумываются над "итогами сезона", обсуждают судьбу будущих "Золотых софитов" и "Золотых масок". Размышлять есть над чем. Несмотря на трудности с государственным финансированием и прочие невзгоды, "валовые показатели" весьма впечатляющи. Премьер выпущено немало. Публика в театр ходит охотно, аншлаги знакомы не только столичным гастролерам, но и рядовым питерским артистам. Но что из всего этого обилия спектаклей, ролей, бенефисов, юбилеев имеет отношение не только к культуре, но и является фактом искусства? Чем театральная картина рубежа 1999/2000 отличается от пейзажей прошлого десятилетия?

На подобные вопросы мы отвечаем чуть не после каждой премьеры. И тем более - по окончании каждого сезона. Хотя, быть может, следует брать пример с западного театра, живущего одним днем? Там жизнь спектакля коротка. А у нас даже достойные заслуженного отдыха творения "умирают стоя": публику удается собрать, да и ладно, а то что смысл спектакля давно иссяк - дело десятое. Но случается, что постановка десятилетней давности на театральной карте Петербурга светится ярче, чем свежая премьера.

Этой весной свой юбилей праздновали "Братья и сестры". В конце февраля артисты приняли участие в торжествах, посвященных 80-летию Федора Абрамова, а 5 марта сыграли абрамовскую дилогию, которая живет на сцене Малого драматического театра - Театра Европы вот уже 15 лет. В поздравлениях, звучавших потом со сцены, спектакль называли великим (кажется, даже товстоноговские "Мещане" не получали столь высоких оценок, хоть тоже имели долгую, счастливую и достойную судьбу). А те, кто видел эту работу Льва Додина впервые после большого перерыва, удивлялись, сколь изменились вроде бы знакомые "Братья и сестры".

Благодаря юбилею мы действительно взглянули на постановку МДТ другими глазами. В 1985 году нас более всего поражала гражданская смелость театра, заговорившего о столь серьезных вещах. "Запретным плодом" тогда были фабульные моменты романа, на бумаге выглядевшие менее трагическими, чем на сцене. Теперь, по прошествии пятнадцати лет, драма человека, раздавленного коллективным укладом жизни, звучит еще острее. И предстает уже как мифологема отечественной истории, запечатлевшая коренное противоречие между личностью и толпой.

Сегодня сценические "Пряслины" существуют не одиноко, а в контексте всего творческого пути театра Льва Додина. И эта программная постановка демонстрирует не только ретроспекцию петербургской "стройки века", коей является жизнь Малого драматического театра, но и черты театра XXI века. Эстетические достоинства "Братьев и сестер" со временем стали более отчетливы. Актерский и режиссерский театр находятся здесь в гармонии, в постоянном развивающемся диалоге. Действующие лица вместе с исполнителями прожили уже большую жизнь, и в чертах повзрослевшего Мишки Пряслина и его односельчан накопился опыт других персонажей, сыгранных Петром Семаком, Натальей Фоменко, Натальей Акимовой, Татьяной Шестаковой, Игорем Ивановым, Сергеем Бехтеревым... И если артист уходит из спектакля (как это произошло с Евгенией Баркан), то уходит и персонаж...

Спектакль существует по канонам репертуарного театра. Он зависит от того, где и для кого играется, идет ли в два вечера или "марафоном". От настроения зала и от общественного климата. В день юбилея "Братья и сестры" прозвучали по-настоящему мощно. 15 лет спустя сценические метафоры читались иначе, чем на премьере. Стало ясно, что речь идет не об отдельно взятом северном колхозе и даже не только о судьбах России. Такие сцены, как "Сев" или "Свадьба", словно вспышки, поднимали действие над сюжетом. В них ощущалась магия ритуала, придающего обыденным вещам высший смысл.

Может быть, в стремлении к философским обобщениям и заключается различие между спектаклями рядовыми и событийными. Доля последних в общем репертуаре и составляет успешность или неудачность сезона. Впрочем, порой бывает достаточно одной премьеры, чтобы оправдать серость полусотни. Как и в обществе, где размежевание - по всем признакам - достигло критической черты, так и в театральной жизни - поляризация сил и интересов весьма ощутима.

Своеобразной рамкой сезона служат две работы МДТ - "Чевенгур" и "Молли Суини". Обе вполне вписываются в программные установки театра и развивают, при всей несхожести, одну из магистральных линий творчества Льва Додина. Он и сам признается, что ему интересен только один вопрос: "Что есть человек, зачем он появляется на свет, как уходит из этого мира, натворив столько страшного и прекрасного". Этот "простенький" вопрос требует размаха, полифоничности. Недаром главная форма додинских спектаклей - роман. В МДТ и пьесы играют, словно прозу, вскрывая симфоническую многомерность текстов Чехова или Юджина О'Нила. Артисты умеют вести диалог друг с другом, общаясь через зал, а не напрямую. Превращая слово в действенный элемент спектакля. Этот сценический язык апробирован в "Бесах". В "Чевенгуре" и "Молли Суини" он отшлифован до блеска и кажется даже вызывающим.

Остранение, которое принято связывать с именем Брехта, в современном театре принимает разнообразные формы. Зонги, растиражированные массовой культурой, перестают быть несущими конструкциями, смысловыми очагами. Им чаще отводится роль орнамента. Режиссура ищет иные способы "курсива". В "Чевенгуре" таковым стало платоновское слово, нашедшее отражение и в человеческих судьбах (каждая актерская работа - отдельная новелла или стихотворение), и в сценографическом образе спектакля (Алексей Порай-Кошиц приравнял жизнь человека к природному циклу очищения и обновления).

Вышедший из того же МДТ, режиссер Григорий Дитятковский в своей последней работе - "Потерянные в звездах" на сцене Театра "На Литейном" - пошел на намеренное заземление "фактуры" в начале спектакля. Он шокировал публику низкими материями, чтобы показать, сколь высоко предназначение человека и столь мелко он разменивает жизнь. Сценография Владимира Фирера - бесконечный лабиринт-забор из одинаковых дверей и три голые лампочки, которые сиротливо заменяют собою звездное небо - создают многомерный образ происходящего. Страсти, кипящие в груди у героев Елены Немзер, Сергея Дрейдена и Вячеслава Захарова, подавляются страхом эгоистов - только бы не продешевить. Так проходят дни, годы, жизнь. По существу, этот спектакль (автор пьесы "Продавцы резины" израильский драматург Ханох Левин, быть может, и не подозревал о глубинах, открывающихся за абсурдистским текстом) - парабола существования человека в двадцатом столетии.

Иначе остраняется смысл в "Днях Турбиных" Молодежного театра. Здесь сам исторический сюжет, место и время действия, лишь повод для разговора о путях, которые выбирают люди в 2000 году. О вечных ценностях, нравственных устоях, которые выше сиюминутных политических разногласий. О том, чем жив человек и где черпает духовные силы, чтобы выжить. Сочиняя пьесу, Михаил Булгаков решал для себя те же вопросы, что приходится решать каждому поколению, живущему в эпоху перемен в жестоком, потерявшем устои мире. Трактовка пьесы у Семена Спивака идет на уровне интонаций, акценты смещаются, как у опытного дирижера: верного духу, а не букве партитуры.

О драме человека, живущего в конце тысячелетия, думал и Лев Додин, ставя "Молли Суини". Эта современная ирландская пьеса предлагает театру экстремальную ситуацию - без диалогов, без непосредственного общения героев. Спектакль так и строится - по законам музыкальной режиссуры - как ансамбль солистов. И взаимодействие персонажей, а следом за ним и развитие действия, идет через зал. Режиссер предлагает нам опосредованную метафору "слепого зрения" - приковывая персонажей к креслам-ракушкам, почти обездвиживая их. Зрителю как бы предлагается побывать в шкуре Молли Суини, отношения которой с внешним миром очень непросты. Она чувствует кожей, воспринимая тончайшие вибрации, исходящие от людей, животных, цветов, равно как и от земли, воды, камней. Героиню не устраивает тусклая картинка, подаренная ей хирургом. Внутреннее зрение - "зрачками в душу" - во сто крат богаче. Подобно Молли, мы тоже должны разглядеть то, что внутри, а не обманчивую оболочку.

Иной вариант осмысления конфликта личности и общества предлагает спектакль "Клоп", поставленный Юрием Бутусовым в Театре Ленсовета. Впрочем, и пьесу-то узнать трудно: театр изрядно поработал над "феерической комедией" Владимира Маяковского, убрав "все лишнее". Вместо серии комиксов перед нами - метафора, и в этом есть резон: сатирические картинки, высмеивающие нравы эпохи НЭПа, сегодняшней публике абсолютно противопоказаны. А вот разговор об эволюции героя - другое дело.

Режиссер остранил действие, превратив его в театральную игру, стилизованную под эстетику ТРАМа. Он поместил героев - колышащуюся нерасчлененную массу - под огромное белое полотнище, а хореограф Николай Реутов выстроил целый балет этого "темного класса", танцующего под музыку Свиридова "Время, вперед!" Когда же отделившийся от общей массы индивид пытается жить самостоятельной жизнью, выясняется, что он к персональному существованию не готов. Образное мышление позволяет Юрию Бутусову и его актерской команде включить в свою игру несколько ассоциативных кругов, отчего действие выходит из берегов известного сюжета и дотягивается до наших дней. Здесь, правда, обнаруживается некий сбой: Маяковский придумал, что делать с Присыпкиным после того, как его разморозили, а театр еще, кажется, нет.

Все эти спектакли похожи на черно-белое кино. Если вдруг и появляется на сцене какое-то яркое цветовое пятно (скажем, алый плащ Молли), то это - как сигнал бедствия, как красный флаг в "Броненосце "Потемкине", от руки раскрашенный Эйзенштейном... В мире "кислотных" клипов, где все разжевывается и тупо вдалбливается по сотне раз на день, театр, чтобы выжить, сохранить самость, должен менять язык, переходить на другие волны. Можно, конечно, пытаться играть на территории маскульта, но всегда есть риск слиться с общей пестрой массой и быть ею задавленным.

Публика, надо отдать ей должное, принимает условия театра, четко сформулировавшего правила игры. И вполне в состоянии отличить вспышки на солнце от искусственного света софитов. Порой для "остранения" достаточно, чтобы на сцену просто вышли два человека и между ними завязался бы роман. Как это происходит в "Милом лжеце" - новой работе Театра Комедии, показанной за день до закрытия сезона. Премьера прошла под замену, на неподготовленной публике, для которой шоком оказалось само наличие театра, не содержащего ничего, помимо интеллектуального диалога. Однако испуг публики длился недолго: даже случайный зритель оценил дуэт Эры Зиганшиной и Игоря Дмитриева, рассказавший о любви и одиночестве. Преодолеть неизбежный барьер между старой строгой эпистолярной пьесой и современным нетерпеливым залом помог и хитрый режиссерский ход: Юрий Аксенов изрядно сократил текст и разрядил его отрывками из пьес самого Шоу. Этот пример говорит о том, что вариантов освежить отношения сцены и зала - множество. Важно лишь сделать это талантливо.