Андрей Толубеев

Похороны царя

отрывок из повести

Вот и Троицкий мост. Через Неву. Через бывшую площадь Революции... Совсем недалеко, наискосок - дом Кшесинской. На углу садика, где трамвайная остановка, какие-то пикетчики, не стесняясь, на вытянутых руках развернули четыре или пять самодельных плакатов о "борьбе с жидомасонами, как всегда губящими Россию" - ну, что-то в этом духе. Не пришло в голову записать, запоминать, тем более. Недоумки, да и только.

Остановились. По деревянному мостику к Иоанновским воротам каждая машина ехала отдельно. Для безопасности. На такое количество движущейся техники он, конечно же, не рассчитан. Это обстоятельство, с другой стороны, позволило народу получше рассмотреть процессию.

Но вот нас попросили выйти из роскошных автобусов и предложили пройти контроль, наподобие предполетного при посадке в самолет; через такую же рамку-вход с реакцией на металл. Свершив процедуру досмотра, нестройными рядами перешли мост. Повсюду была заметна охрана. Даже в прилегающей невской акватории покачивался милицейский катер.

Через некоторое время неожиданно заиграла шотландская волынка и под звуки неведомого марша, смешавшись без чинов, подданства и званий, все медленно двинулись через Петровские триумфальные ворота в последний путь к царской усыпальнице...

Отступление

Наше восприятие происходящего на глазах наших порой ведет с нами таинственную игру, или будоража и обостряя видимое, или уводя по лабиринтам памяти в такие воспоминания, что в пору подозревать, а к месту ли они?..

Продвигаясь шаг за шагом в толпе, я думал, отрывочно правда, рвано как-то, но... о театре, о своем "монархе", правившим Большим драматическим тридцать с лишним лет, за гробом которого, полные горя, мы шли по короткому пути Александро - Невской Лавры десять лет тому назад. Многие из нас плакали. Искренне. Потому что трагедия эта происходила с нами, а не с нашими предками. Она затрагивала интересы каждого. Безразличных и равнодушных не было. Актерский народ творил ему Светлую Память, человеку, провозгласившему "добровольную диктатуру", в основе которой было безраздельное подчинение его художественным принципам. При непонимании их - или полная капитуляция, или вольному воля...

К слову сказать, именно на репетиции "Нерона", я впервые так близко увидел, услышал и кожей ощутил - что такое неограниченная власть в Театре. И не на сцене, и не власть актера, даже кумира публики, а режиссера-монарха.

Речь, конечно, о Товстоногове, именем которого теперь и назван театр...

На закате своей жизни он уже не был, естественно, таким жестким и жестоким, каковым виделся в расцвете лет, но выпуск спектакля по пьесе Радзинского как раз совпал с самым страшным периодом его собственной жизни. Стало быть и нашей. Период, когда врачи, и свои, и заграничные, сообщили ему, что если он не бросит курение, - медицина бессильна ему помочь. Каждая затяжка сигареты - шаг к пропасти.

Не курить он не мог. Сигареты разделяли с ним и печаль и вдохновение. Насколько знали окружающие, когда творил, думал, интенсивно работал Мастер, то не замечал их в руке, как не замечает дирижер своей палочки или водитель руля автомобиля - они же сливаются с ними...

На репетициях и прогонах зрительный полупустой зал враждебен работающим на сцене... Настоящий акт творения происходит только в сопричастности, в сопереживании самого господина зрителя, в напряжении меж Духом сцены и Душой зала, в их единении и войне между ними, в постоянном перемещении этих двух жизненных ипостасей или хотя бы части их в бесконечном пространстве сцены и ограниченном пространстве зала.

По точечному красному огоньку сигареты товстоноговские актеры угадывали настроение своего "царя и бога".

Интенсивность, с которой он курил, частота затяжек, траектория огней были верными признаками приближающейся грозы или истовых раздумий, впрочем, как и сопение в сочетании с причмокиванием в моменты, когда ему что-то нравилось и лицо его светлело и расточало саму доброту и признательность - так он поощрял и себя и нас.

Перед его отъездом в Америку, если не изменяет память, режиссер Владимир Малыщицкий показал плод наших полутора- или двухмесячных исканий - первый акт пьесы.

Набросок будущего спектакля. Надо отдать должное, мы все вместе, страшно волнуясь, этот прогон выдержали. Истины ради, весомая часть этого успеха по праву принадлежала исполнителю роли Сенеки - Владимиру Рецептеру, человеку глубоко начитанному, пребывавшему в материале пьесы, окунувшемуся и в историю и философию. Режиссеру в этом смысле не всегда с ним было легко и удобно. Но от профессионализма и дара Рецептера я лично как партнер только выигрывал...

В пору, когда Георгий Александрович принимал вчерне этот первый акт, он неоднократно бросавший свою упоительную и вредную привычку, еще, слава Богу, курил... И после показа-экзамена расстались с ним на оптимистической ноте и с уговором, что все усилия бросим на разводку второго акта, а после его возвращения и уготованного просмотра обсудим итог, после чего, помолясь, пойдем на выпуск. Таков был уговор. Но вернувшийся из-за океана Товстоногов был уже другим человеком. Человеком, которому в глаза определили срок жизни. Он поверил американским врачам. Да и грех было не верить. В результате они, как собственно и наши, но щадившие его доктора, оказались правы. Властному мужу предложили операцию и жизнь в обмен на отказ от "Мальборо"... Он отказался и стал неистовым. Большинство актеров стало избегать с ним встречи, когда он шел по коридору. Во-первых, страшно - взгляд стал другим и, во- вторых, опять страшно и неудобно спрашивать о здоровье, интересоваться, зная ответ. Еще страшней - какой вопрос задаст сам Мастер в твою сторону? Твой ответ хозяину, которому стало не до юмора, мог вполне "выйти боком"...

Последствия становились в значительной степени непредсказуемы. Так случилось и с показом второго акта спектакля "Театр Нерона и Сенеки" на малой сцене БДТ имени М. Горького.

Тишина в зальчике Малой сцены была недоброй. Сопение мэтра, усевшегося в середине, было однозначно - раздраженным. Может быть, ему даже хотелось спать? Его внутренние часы еще не сошлись с широтой и долготой Фонтанки? И первый же вопрос, который он нам задал, вернее Малыщицкому, поставил нас в тупик, вверг в шок: "Сколько идет спектакль?" Привожу его по смыслу, так как в действительности его никто точно не помнит, стало быть, - это почти: сколько мне мучиться?

Зная состояние и настроение Товстоногова, смею предположить именно такую трактовку. Собственно, все актеры были в кулисах и готовились к выходу. До нас донеслось только недовольное ворчание, растерянный шепот и прерванная попытка некоего оправдания со стороны постановщика, который через паузу возник перед нами на сцене, как растерзанное привидение. Главный режиссер театра требовал показать весь спектакль... Готовый к премьере?! У растерявшегося от такого оборота Владимира Афанасьевича вся надежда была только на в той же степени растерявшихся актеров, а все вместе смотрели исключительно на нас, на Нерона и Сенеку...

Кто знает пьесу - тот поймет. Кто не знает - откройте ее и посмотрите на их бесконечные диалоги ученика и учителя. Сказать, что меня объял ужас - это ничего не сказать. Я похолодел враз, но это, вероятно, и спасло меня.

Превратившийся в ледышку мозг, подсказал, думаю, единственно правильное решение: как мне показалось, я спокойно вышел на подмостки и достаточно твердо сказал в ту самую "пасть" зала, в сторону откуда шло излучение опасности, что я не готов к показу!.. Не готов лично я. Готов показать только второй акт. Вопрос из зала - Почему??! - Потому, что мы так не договаривались... Мы вас так поняли перед расставанием, что должны явить то, что приготовим от второго акта, а потом уж работать над соединением... Сейчас, попросту, не справлюсь с текстом, буду думать о нем, а не о том, что делать, как действовать в предлагаемых обстоятельствах... Извините, дескать... Это не дословный пересказ, но верный. Была пауза. Теперь, вероятно, он - Великий, оказался в не менее странном положении. Не могу поклясться, но последующий его короткий монолог, кажется, прозвучал на повышенных тонах.

Может быть, он что-то и прокричал или наши нервы так восприняли, но гром грянул, а после него - не так уж и страшно. Все сказано, дело сделано и остается ждать...

Возвращение на дорогу к Петропавловскому собору

Уже народу по сторонам почти не было, за исключением редких служащих самой крепости, кого-то в штатском, репортеров и телевизионщиков... А в основном, на нас, на всю процессию, на плывшие впереди гробы, торжественно-напуганно и не моргая, глядели рядовые курсанты и вполне спокойно прохаживающиеся за ними чины из особых подразделений милиции и еще Бог знает откуда... Только напротив главного входа в собор, за натянутым по периметру канатом, стояли горожане.

Шли молча. Почтительно. Именно почтительно, а не торжественно. Наверно потому, что вся эта история так и не укладывалась в мыслях?.. Шагали просто. Без рыданий ближних и осиротевших, без подобающих в таких случаях "меди труб" и бесконечных венков, без сочувственных слез и пронзительно-любопытных взглядов. В этой простоте и таилось уважение к истории. Собор принимал и живых, и мертвых звоном колоколов.

Г.А. Товстоногов

Размышления... на паперти

"Показывайте, что есть." - вот его вердикт в полной тишине. А в театре редко бывает полная тишина. Кто-то обязательно горит свободой. Но в это мгновение "прометеев огонь" на секунды сник. Начинать было нелегко. Но и испытывать терпение Георгия Александровича, какими-то ни было присказками, оправданиями и извинениями, помимо сказанного, было нелепо.

Отыграли мы минуты три-четыре, и Мастер, остановив показ, суровым тоном, не терпящим возражений, начал выяснять отношения с Сенекой. Волею судьбы Толубеев с Малыщицким вызвали гром, а молния попала в Рецептера. Угодила "наповал".

После бури мы все вместе несколько перемонтировали и сократили кое-что, но тогда, похоже, остановились на двусмысленном и пророческом для меня месте. На реплике Сенеки: " Все обойдется, Цезарь. Я написал твою речь. Сейчас войдут сенаторы, и ты прочтешь. Они ненавидели твою мать. Они будут с тобой, Цезарь".

Для меня действительно обошлось. И Владимир Эммануилович, действительно, в значительной части прописал мою роль или прочертил, или объяснил... Для меня это неразделимо. Но мы тогда не углядели и не осознали другой реплики и мысли Радзинского. В тот момент и Мастер не в силах был ее воспринять.

Тогда Сенека еще успел произнести: "Не бей его, Цезарь. Он все объяснил. Добро - потому добро, что не боится быть добром, когда рядом зло... Зло нужно для добра. Он считает, что видимый мир - это наше испытание."

В пьесе речь шла о позиции еще одного сценического героя - о старике-философе по имени Диоген. Царь костил философа и бил. Я лично не отбиваю этот удар в сторону Георгия Александровича, отношу просто к позиции любой власти и любого режима, пусть даже очень демократичного. Товстоногов, повторяю, ведь сам провозгласил свою власть, как "добровольную диктатуру". То есть ключи от наших личностных и творческих "крепостей" мы добровольно отдавали в его руки. Но вершил-то суд именно он.

В Храме

В ожидании над площадью были слышны только переговоры по рации. Охрана все время что-то докладывала друг другу, и только один раз я обратил внимание на чей-то нервный доклад о стоящем с плакатом мужчине... Я его увидел тоже почти сразу и почти напротив входа, только смотреть на него было неловко... Он держал на вытянутых руках кусок "ватмана", где отчетливо бросались в глаза слова "о позоре захоронения псевдоостанков". Буквы и мысль запомнил, а дословно - нет. Мне кажется, было неловко перед Романовыми... Мы-то к отечественному хамству, пожалуй и привыкли... Имею в виду политическое хамство. А по-человечески, право, неловко и непонятно - зачем? Перед лицом, точнее фактом самих останков... Не столь важно, кто и где?! Гораздо важнее, что хоронят. Хоронят с примирением, с уважением к ее Величеству Истории, а не к конкретному лицу, да простят родственники!

Видно, доклад, хотя и с опозданием, возымел действие, и гнусная бумага исчезла. Надеюсь, без последствий для этого гражданина... Вот если бы он такую бумагу развернул на похоронах Сталина, или в день подавления революции в Будапеште, или при вхождении советских танков в Прагу, в день известия о пролитой крови в Баку и Вильнюсе... О псевдосоциализме!!? Вольному - воля. Хотя лучше бы шахтерам помогал в выколачивании денег или врачам и офицерам - вот уж позор действительно и не для власти только, а для всей страны.

Наконец двери распахнулись, и вошли в собор избранные, среди них и все, кто ехал в автобусах. Граждане " за веревкой", так и остались за ней. Пел хор. Он стоял ближе к алтарю. Что пел, не ведаю, но чудно...

На постаменте в виде усеченной трехступенчатой пирамиды стояли гробы. Царя и царицы на вершине, чуть ниже дочери-царевны и на нижних ступенях разделивших с ними участь слуги и доктора. Речей по-моему не было. Постояли, послушали певчих. Потом кто-то из распорядителей попросил всех, кроме родственников, покинуть храм. Стали выходить. Кто хотел, поклонился останкам - всем вместе.

На площади перед дверьми, сбоку, со стороны, где шемякинский Петр сидит, потоптались неловко и кто куда стали расходиться. На всякий случай поинтересовался, как завтра добираться и не надо ли пораньше, в связи с приездом Президента. Оказалось - надо и лучше всем вместе от Смольного. Режим в центре будет особый и подобраться к крепости станет сложно... Равно, как шведам при основании города.

По дороге из Храма

Увидев Петра, я снова невольно вернулся к размышлениям на дороге... Михаил Шемякин и Владимир Рецептер вместе создали изумительную книгу - "Возвращение пушкинской "Русалки". Когда-то в только что созданном Пушкинском театральном центре я репетировал в этой пьесе Мельника, да не один, а в паре с, на мой взгляд, великим актером Алексеем Петренко... В ту пору он еще работал в Театре Ленсовета, но уже был знаменит по фильмам о Петре Первом, женившем своего арапа и Гришке Распутине в "Агонии"... И помнится, пушкинский Князь, вслед уходящему больному старику молвит:

... Страшно
Ума лишиться. Легче умереть.
На мертвеца глядим мы с уваженьем,
Творим о нем молитвы. Смерть равняет
С ним каждого...

В финале книги можно прочесть: "... Написанная на русском материале, "Русалка" всем своим строем примыкает к "Маленьким трагедиям" Пушкина и составляет вместе с ними новое единство неслыханной красоты и законченности."... И я хочу закончить монолог о "маленькой трагедии" в Большом драматическом...

Красиво и законченно прозвучали слова Сенеки - "... видимый мир - это наше испытание." Отзвучавшая реплика философа минутой позже стала роковой! И мистически направленной. Испытание принял Владимир Рецептер. Человек, которого Товстоногов ценил и уважал, но... Но он остановил его на этих словах и все, что пришло ему в голову о нашей сценической несостоятельности, все вдруг неожиданно обернулось несостоятельностью исполнителя роли Сенеки. Прогон отменили. А через пару дней артист ушел в академический отпуск до конца сезона, а потом и вовсе покинул театр. Режиссер - снова начал курить и выпустил спектакль сам... Под своей фамилией - как постановщик. Одна из его немногочисленных репетиций, чуть ли не первая, была божественной, и есть этому свидетели. Но, в принципе, репетировали мало, так как были уже основательно "размяты" и в материале...

Во всей этой истории меня до сих пор не оставляет ощущение вины... И дело не в размерах ее... Во-первых, я набрался наглости все свести к тому, что я, видите ли, не готов справиться с работой, то есть переложил часть собственной вины на коллег и, в первую очередь, на "Сенеку", который, вполне, мог сказать, что он все помнит и у него лично нет проблем. Склонен думать, что так оно и было. Кого-кого, а Владимира Эммануиловича количество текста никогда не волновало. Проделанная им работа нареканий у художественного руководителя не вызывала... Но Рецептер промолчал! Во-вторых, истинная причина окончательного ухода его из театра, конечно же, не исчерпывалась нелепым, в данном случае - "по собственному желанию". Он не из тех, кто бежит с "тонущего корабля". Это у "капитана" сдали нервы... Его можно было понять, точнее, пчувствовать. А наш грех заключается в том, что никто не рискнул, даже намекнуть Товстоногову, что, извините, Георгий Александрович, но ведь Володя попался вам "под горячую руку"...

"Мой дом - моя крепость" - вот что стоит за "добровольной диктатурой", которой присягнули артисты и я, в том числе. Грубо говоря, присягнули, в том числе и благополучию. Это не хорошо и не плохо. Это - данность. Если хотите, фактор творческой атмосферы и психологически- комфортных условий, в которых, разумеется, безумно хочется существовать и работать. Но это и отречение! Простите меня, коллеги. Рецептер ушел и сохранил свою честь. Я остался со своей совестью наедине и только сегодня, спустя много лет, она дала о себе знать через эти мысли и слова. За это время ушли из театра Селезнева и Томошевский, уехала Лозовая и пропал начисто артист Пряженков, безнадежно заболел Михаил Волков и умер Михаил Данилов, спектакль погиб... А исполнитель роли Нерона стяжал лавры в виде памятной записи в томике пьес драматурга Эдварда Радзинского, под общим названием - "ТЕАТР": " Блистательному Цезарю Андрею Толубееву - от его почитателя Э. Радзинского. Ленинград. Дни премьеры "Нерона и Сенеки" 1987 г., февраль."

Я получил блистательный урок императорского Театра.

Шестнадцатое прошло. Не отшумело, как событие историческое, а оттолкнувшись от берегов реки Леты скромно и тихо поплыло в даль...

Эти дни я жил в городе один. Близкие были на даче. И ничто не мешало вечером и в ночи поразмышлять над пережитым и виденным. В итоге, признал одно - вероятно, этот день для меня самого останется одним из самых значительных и интересных дней жизни, и я уже смел предположить, что памятнее, собственно, самих похорон.

Семнадцатого я в этом убедился. Встал раньше обычного. Прошелся утюгом по брюкам. Сменил рубашку. Оставил почти черный галстук. Глядя в окно, перекрестился на Исаакий. Вышел на площадь. Не мудрствуя лукаво, остановил "частный экипаж" и покатил к "штабу". Народу против вчерашнего дня собралось уже гораздо больше. В том числе, и деятелей культуры. И чрезмерно светлых костюмов и ярких галстуков уже не было. То тут, то там нервность стремилась дотянуться до торжественности. Не берусь утверждать - чего больше ждали? - Погребения или Президента. Охраны везде тьма.

Подъехал и мой начальник - художественный руководитель БДТ - Кирилл Юрьевич Лавров. Не рискнул просто перейти дорогу, а живет он рядом с Троицкой площадью... Да и никто, по-моему, не посмел, подавляющее большинство выбрало путь официальный, то есть более надежный.

Худрук поинтересовался прошедшим днем и сам ответил на мой "немой" вопрос - что привело сегодня? - любопытство, чувство долга или еще что-то необъяснимого?.. Он склонялся ко всем трем посылам. Я, если честно, к первому и последнему. Он почувствовал, что не быть - нельзя. Грех не быть. Думаю, помимо обязанности служебной или общественной, многие созрели именно так, пришли именно к этой, не хитрой, но важной мысли.

Гранин, Дудинская, Андрей Петров, Никита Михалков, Радзинский и Гергиев, депутат Галина Старовойтова - лица знакомые и уважаемые в разных концах и в разных компаниях неспешно вели беседы. Позже, в соборе, увидел Ростроповича и Вишневскую, губернатора Ленинградской области Вадима Густова...

Здороваться пришлось недолго, улыбаться тоже. Донеслось - "по машинам!", и последний акт начался.

Псалтырь - псалом 60

Псалом Давида 7. - " Приложи дни ко дням царя; лета его продли и род."

Не все получилось по этим стихам. Многих извели под корень. Немногие претендуют на престол, да и из них не все имеют право. Все не бесспорно, но все бесполезно. К удручению - обратно не повернуть, то есть по-божески для России не выйдет. А не по-божески уже было - как не прикрывай, секретари обкомов были просто удельными князьями; генеральные секретари коммунистов - царями... Род царский по крови от дел государственных в России отошел, а род князей от партии, пока не насосется "крови золотой", то и не сгинет. По своему комчванству и не появились все на похоронах и на поминках. Хотя они же и довели до неизлечимости отечество свое. Им, бесам, чем хуже ему, тем лучше им. И делают вид, что не знают, что спасителей из них все равно не получится.

Но нашлись и поумнее: Лебедь, Явлинский, Аяцков, по должности и вице-премьер приехал - Немцов... Стали ждать приземления самолета Ельцина. Он не опаздывал. Он задерживался.

У похорон - свое томление. У исторических есть особенность - расписанный ритуал. Тянули время. В собор не запускали. Кстати, до него по прямой тоже нельзя было пройти. Шли в обход, по левой, по невской, стороне, по прямой тоже нельзя было пройти. Хотя и чисто прибрали и подмели все, но даже походя нельзя было не заметить обшарпанности стен, осыпающейся краски и штукатурки внутри бастионов и при всем величии, незаслуженной бедности музея и города, которые не могут позволить себе поддерживать эти самые стены исторической цитадели постоянно и достойно. Зато в просвете Невских ворот, ведущих к пристани, настороженно стояли вооруженные до зубов и в масках какие-то "убойные" люди - особое воинство, одетое, как в кино про другой мир и дела в нем. Может, предосторожность не была совсем зряшной, но не уверенность она вселяла, а тревогу. Вышел я, как и все, сбоку на площадь перед Петропавловским собором и узрел развернутое "полевое" кафе и лавки с сувенирами и книгами - и воды испить, и духовной жажды утолить. Сувениры и книги соответствовали исключительно событию. Правда, все по цене немалой. Однако, потолкавшись, купил на память о дне этом в рамочку оформленную, то ли под иконку, то ли под памятное фото горсточку земли из-под Ипатьевского дома в Екатеринбурге. С номером, упоминанием сертификата, уверением в подлинности и ответственности, и крестом... На памятную медаль денег не хватило. Не ведаю, кто из рядовых россиян-бюджетников носит с собой в кармане по полмиллиона, но видно медаль того стоит. В любом случае, коллекционеров цена не остановит.

Долго я держался возле Кирилла Юрьевича, да, вдруг с наскока, подвели меня пообщаться с представителями иностранного бизнеса, оплатившими выпуск вот-вот прошедшей днями передачи по телевидению Петербурга видеофильма под упомянутым названием "17 июля". Пока я делал умное и приветливое лицо, благодарил, Лавров исчез. Подозревая неладное, стал спрашивать, где он и стоявшие с ним деятели? Спустя время, по крохам собрался ответ - все уже за оцеплением. Оцепление - здоровенные воины, выполняющие приказ, - отделить прошедших в собор избранных от толпы неизбранных, среди которых остался и я, имевший соответствующий пропуск. Я еще раз повторил умное, но теперь уже озабоченное лицо и стал высматривать щель среди стоящих толпой людей. Нашел. " Мы вас знаем..." - сказал кто-то из офицеров охраны и пропустил-таки в свободное от рядовых граждан пространство. А в этом пространстве остались к этому моменту только руководители милиции. Поздоровался с ними, помялся и окончательно понял, что опоздал и все уже началось без меня - растяпы и ротозея-павлина. Я, конечно же, вполне осознавал, что ближние места давно заняты, но не догадался впустить в голову мысль, что Президента еще нет, а стало быть, до службы есть еще время... Но видеть все своими глазами интереснее гораздо, чем только слышать.

Не ошибся. В соборе народ уже стоял и плотно. Несколько минут походил за знакомыми и незнакомыми спинами и пристроился за репортерами... Они тоже отгородили веревочкой свой маленький независимый кусочек территории. И если приноровиться и проявить известную подвижность шеи, да еще привстать на цыпочки, то можно было некоторые фрагменты происходящего и увидеть... Ближе к алтарю, как и вчера, снова стояли певчие. Боковые проходы были почти свободны. Слева увидел представителей дипкорпуса; справа - родственников и тех, кто имел хоть какое-то отношение к Романовым; там же потом появился и генерал Лебедь, и Григорий Явлинский; в центре -места заняли представители администрации и приглашенные.

Надо заметить, Романовы имели возможность сидеть.

Сесть хотелось. Ждали Ельцина. Певчие, если не изменяет память, пели.

Тут я увидел, как генерал-майор, который вчера командовал офицерским караулом, переносившим останки, перешагнул через эту самую веревочку, отделявшую репортеров и прошел быстренько к дипломатам... Метнулся и я в ту сторону. А там, не стояли так плотно, сразу удалось пристроиться в третьем ряду. Отсюда я уже увидел, сидящего в центре академика Д. С. Лихачева.

Прошло малое время и почти с выстрелом сигнальной пушки Петропавловской крепости, известившей о полудне, присутствующие оживились в виду прибытия господина Президента. На мой взгляд, до этого момента, больше всех томились священнослужители. По сути ведь начинать можно было в любую минуту... "Королевская" точность после восьмидесяти лет ожидания казалась уже излишней.

Ельцин двигался чуть быстрее обычного. Выражение его лица было - несколько растерянное и даже виноватое. По телевидению я такого лица никогда не видел. Не позволял он себе этого до сих пор. Всегда - "как будто, так и надо"... Тут я впервые и подумал, что собственный "свердловский" грех в ситуации с останками тяготил его больше, чем политические амбиции или, точнее, политическая конъюнктура. Бориса Николаевича, как бы мимоходом, спешно подвели к Великому князю Николаю Романовичу. Один в прострации, другой в ответственности пожали друг другу руку. Президент со странной полуулыбкой сказал князю что-то тихое и, со стороны, неотчетливое. Меж ними и мной наблюдавшим было метров десять; между нами стояли только гробы. Он и его спутники пошли, наконец, в центр и поздоровались весьма дружелюбно с Дмитрием Сергеевичем. Им поднесли свечи.

Далее начались речи, и не все подробности помню... Президент говорил и губернатор тоже. Их слова опубликованы. Только я не понял в храме, почему в этой трагедии - ВИНОВНЫ ВСЕ?! Как сказал Президент - "Виновны те, кто совершил это злодеяние, и те, кто его десятилетиями оправдывал. Виновны все". Что значит все? Виновата стремившаяся к неограниченной власти партия большевиков, помогавшие им эсеры и бундовцы и те, кто им подпевал; расшатавшие государство, развалившие его; виноваты - безволие российской власти, безволие двора и мягкость государя... Петра-то Великого по-другому вспоминаем... Но за этим стоят конкретные фамилии, а не весь народ. У нас дурная привычка - как что-нибудь, валить на народ без разбору. Поэтому истинные виновники наказываются редко.

Не понял и других слов, а точнее не принял - " Но с этим именем (Романовы) связан и один из ее (истории) горьких уроков - любые попытки изменить жизнь путем насилия обречены." Передернул господин Ельцин или ему писавшие. По-моему, имя-то совсем другое - Ленин. Ульянов-Ленин!! А не Романов!? И товарищу Ленину до сих пор стоят памятники во всех российских городах и не по одному...

Губернатор наш был более искренен, но и в его словах- "... что единственно правильный путь для нас - это путь к согласию и примирению" - есть для меня что-то настораживающее... Если в Новой России все время тянуться к согласию с коммунистами, точно не будет никаких реформ и все мучения народа опять будут напрасными.

Не ведаю, что творилось в это время за пределами собора, но в пределе служба началась; возглавил ее настоятель собора протоирей Борис Глебов.

Часть службы президент и академик сидели. Для них возраст службе не подвластен.

Ни разу за всю панихиду, ни слова об усопших. Странная панихида - без имен - вообще за всех разом сгинувших в лихолетья. За жертв правых и не правых, за переворотчиков и перевернутых, за тех, кто стрелял в лицо и за тех, кто стрелял в спину. Не знаю, принял ли эти молитвы Бог, но сам народ отнесся спокойно. Покаяния, на мой взгляд, не вышло. Настоящее застило прошлое и не дало увидеть себя в будущем, а, стало быть, дорога к беззаконию по-прежнему не заказана.

Все шло своим чередом, согласно канонам. Много ли - мало ли, долго ли - нет, отцы церкви читали хорошо и привычно, певчие выводили божественно. Кто - крестился; кто - перепускал и осенял себя только время от времени, стеснялся или сугубо по незнанию как надо - в их числе я был; кто просто переживал. Даже среди Романовых все шло также, как среди теперешних русских и петербуржцев. Нет-нет, да и мелькнет мысль, что молодые и вовсе не знают, как креститься. Ну, да это не наказуемо, и пока еще, не осуждаемо... Вот какие-нибудь партийцы возьмут власть в свои руки (и не обязательно коммунисты, а любой масти!) и введут в школах Закон Божий по рангу истории "Партии", вот тогда - гляди в оба, чтобы не засекли с какого плеча и на какую сторону. По ходу дела, мне показалось, что священники тоже подглядывали в шпаргалки, дабы не отойти от установки своего начальства. Уж больно непривычно: лежат конкретные покойники и, а они поминают - одному Богу известно кого! Их тянуло по-человечески, а указ вел по-чиновничьи. Вот и сверяли по бумажке. Не обессудьте служители, но привиделось мне - как раз это. Хорошо если не прав. Тогда простите. Сам я клал крест, когда хотел, а не когда надо. Может годами и созрею до правил.

Отступление

Я прошел через Всесоюзный пионерский лагерь "Артек", клуб юных космонавтов, был председателем пионерского звена и освобожденным секретарем комитета комсомола факультета подготовки авиационных (и космических) врачей; в результате стал "скоморохом", награжденным в свое время лауреатством премии Ленинградского комсомола за исполнение роли мятежного революционного матроса в "Оптимистической трагедии", (а отец мой, в этой же пьесе, гораздо ранее меня, сыграл другую главную роль, у того же режиссера Товстоногова и получил Ленинскую премию страны, которой больше нет...) - воспитывался хорошо, но в других традициях...

В раннем детстве, еще до школы, правда, ходил в церковь. Няня у меня была - звали ее Грушей - она верила истово; Библию мне читала, показывала в ней картинки, объясняла, что могла... Я за ней повсюду и поклоны бил, и к причастию спешил, и свечки ставил... грешить уже потом стал; даже бабушку свою Марию, иконы попросил из дома убрать - примерным стал, только по другим законам. Некоторые из них теперь и в голове не укладываются, а некоторые и тогда оставались христианскими, только нам об этом ничего не говорили. Было и не отрекаюсь. В моем поколении и близких к моему таких большинство.

Вослед сему, не то, что церковной культуры, а и обычной-то не прибавилось, а кое в чем и на убыль пошло...

Осенью 98-го года на петербургском телевидении попытались создать цикл просветительских передач о российских фамильных династиях, принесших славу отечеству. Первыми в этом ряду стали Боткины... Мне предложили вести передачу, по сути - видеофильм - и в кадре, и за кадром. В один из съемочных дней мы оказались в учебном классе Биофака Университета, но у меня перед глазами стоит не класс, а лестница к нему... Широкий коридор здания Двенадцати коллегий еще потрясает величием и хранит университетский дух. Чуть в сторону от него отходит лестница, стены которой, почти снизу, на всем протяжении вверх, к самим лабораториям и музею исписана автографами будущих мужей науки. Вот они, некоторые:

(у окна)
- Писец мой!
- Смерть Бакенбардам- му!
- Водка плохо
- Пушкин - хорошо! (П-лю-ушкин)
- Бакенбарда Ублюдок
- Хочу домой!
- Моя любовь на 2-ом этаже киска
- Проклятое метро сгубило меня!
- Пули летят, пули...

(ауд. + 140)
- Гога это сила!
- А я не присоединяюсь
- Гога супержаба. Др. Зло.
- Кто говорил что это будет легко?
- Кто говорил, тоже человек (хотя и не совсем)

Гоблин
- А мы-то поверили
- Мы выиграли КВН.
- Геофак всем факам фак!
- Да здравствует МАТ-КА

Это грубо

Вот так. Появилось другое поколение, другие претенденты на звание интеллигентов. Впрочем, для кого-то это звание, может быть, и ругательное... По надписям - трудно оспорить. Они - никакие. Не матерные, не революционные, не зовущие - ни к борьбе, ни к справедливости... Пустые, понятные только им самим. Это иероглифы их жизни, в которой им, увы, действительно не будет легко...

В храме

Вот и сказали, наконец, - Аминь.

И подошли офицеры, и, преклонив колени, подняли останки слуг и отнесли в Екатерининский придел, и опустили навечно.