Людмила Разумовская:

"ЖИЗНЬ УЖЕ НЕ ВМЕЩАЕТСЯ В СВОИ БЕРЕГА"

Фрагменты беседы драматурга с искусствоведом Ольгой Савицкой

О. С. - На свою литературную судьбу ты вряд ли можешь пожаловаться. Твои пьесы ставят во всем мире. Не только в странах центральной Европы, но и в Турции, Израиле, Исландии, Уругвае, Мексике. Но на отечественной сцене твои пьесы - редкие гостьи. В чем причина?

Л. Р. - Их несколько. Главная - уход театра от современной жизни, от современной проблематики, вообще уход от всякой серьезности, глубины и ответственности - в сторону развлечения, формальных поисков и нравственной вседозволенности. Новая номенклатура заказывает новую музыку, и оказывается, что наша хваленая интеллигенция с большим удовольствием умеет служить и продаваться. Я же принадлежу к той категории литераторов, которые все-таки пытаются осознать, что с нами происходит. Мне интересны человек, время, народ, история, религия, Бог и их взаимосвязи и взаимоотталкивания; правда человеческая и правда Божия; судьбы человечества и Божье домостроительство; пересечение воли Божьей и воли дьявола в сердце человека. И мне глубоко неинтересна и чужда вся эта возня со "страстями и похотями", будь то смакование ранее недозволенного или "одержимость" самим собой. Я это называю ярмаркой тщеславия, или игрой в бисер.

Если же посмотреть на проблемы культуры и человеческой цивилизации глобально, то мы увидим, что ее движение идет в сторону опустошающей развлекательности. А поскольку Россия уже включилась в этот мировой процесс, и его направление стало для нас преобладающим, то, естественно, в современном российском театре для меня почти не находится места.

О. С. - Но есть еще конкретные отношения с театрами, режиссерами... Есть пристрастия, антипатии... Система отношений...

Л. Р. - Еще одна причина - в зависимости автора от "посредника" между ним и зрителем - режиссера. Современный режиссер "проглотил" не только современного автора, но и классиков. Власть посредника - подобно тому, как это произошло в экономике, - сделалась безграничной и всеопределяющей.

В прежнее время режиссер был таким же подвластным существом, как и любой советский гражданин. Он целиком зависел от системы: ее идеологии, структуры, цензуры, начальства, репертуарного плана и проч. Сейчас он обладает тотальной, ничем не ограниченной властью. Правда, теперь он зависит от денег. Но современные режиссеры научились находить и деньги, они знают места, где и за что им хорошо платят. Ну, и, конечно, режиссер зависит и от самого себя, от уровня и масштаба собственной личности, масштаба, зачастую, весьма среднего.

"Ваша сестра и пленница".
Антреприза "Театральный дом"
Ильзе Лиепа и Евгений Сидихин

Л. Р. - Принцип самовыражения присущ любому творцу. Но выдающиеся режиссеры 60-70-х - Товстоногов, Эфрос, Любимов - выражали не столько себя, сколько собой и через себя, - некую художественную, общественную, социальную, философскую и т. п. идею. Мы смотрели "Мещан", "Месяц в деревне" или "Дон Жуана" и выходили из зала потрясенными, потому что это было про нас! Сейчас же мы видим ту же классику и в лучшем можем отметить какую-нибудь деталь: вот удачная мизансцена, а вот - атмосфера, но не более.

О. С. - А какова ситуация на Западе?

Л. Р. - Тенденция во всем мире одна. Там тоже в основном ставят классику, развлекают, но интерес к современной серьезной проблематике все же существует. Он не преобладающий, но достаточно стойкий.

О. С. - Давай конкретно. Вот, скажем, в Дрездене поставили "Житие Юрия Курочкина и его близких", в Лахти - пьесу "Домой", в Ницце в октябре покажут "Дорогую Елену Сергеевну", ту же пьесу начинают репетировать в Афинах. Что привлекает немцев, финнов, греков в нашей жизни? Какое им дело до судеб нашей интеллигенции?

Л. Р. - Я сама задаю им подобные вопросы. Ответы не всегда меня вразумляют. Им это "интересно". Немцы, например, полагают, что процессы, происходящие в Германии после воссоединения в какой-то мере соотносятся с тем, что происходит у нас после перестройки. Проблемы поиска места в жизни, любви, сохранения достоинства человеческого, нравственного выбора - у них те же, что везде.

О. С. - Зато у нас вовсю ставят западную драматургию. Причем, Беккета, Ионеско - тех, кого от нас полвека отделяет. Это этап, уже пройденный культурой...

"Коммуналка" ("Житие Виктора Курочкина и
его близких"). Дрезденский театр (Германия)

Л. Р. - Это этап, пройденный в чтении. Театром та драматургия еще не освоена. И оттого интерес к ней понятен. Другое дело, что через нее не пробьешься к осмыслению сегодняшнего дня. Есть другая причина, вполне позитивная. Русский человек как "всечеловек" отличается способностью принимать в свою душу разнонациональные литературу и искусство. Делая их как бы достоянием "всемирной отзывчивости" (Достоевский). Мы читаем, ставим, играем и смотрим японцев, африканцев и американцев - как свое. Мы весь мир вбираем в себя и обогащаемся им, но бывает, правда, что можно и отравиться каким-нибудь недоброкачественным заморским продуктом. Мы погибаем не от западной классики, а от западного мусора. Россия оказалась всемирной свалкой, начиная от продуктов питания, атомных отходов и кончая, условно говоря, "Санта-Барбарой". Но, как на всякой свалке, попадаются и ценные вещи: куски копченой колбасы или пьесы Беккета.

О. С. - Да, как говорится об отношениях с Америкой, "хотели подключиться к источникам культуры, а подключились к ее канализации".

Л. Р. - В России издавна существует комплекс перед Западом: то рабское преклонение, подражание и зависимость, то - железный занавес и полное неприятие. Бердяев писал о поляризованности русского хараткера, то же можно сказать и об отношении к Западу. Нас шатает. Тысячу лет нас держала стержневая ось Православия, но сейчас наш маятник качнулся в сторону открытых границ, общечеловеческих ценностей и прочих евростандартов. Будучи, к сожалению, малокультурной страной, мы приняли в себя мутный поток западной баланды, которую и сами ринулись производить в катастрофических для отечественного желудка количествах. Художник стал равнодушен к судьбам "маленького человека", о котором всегда страдала и печаловалась великая русская литература. Он стал равнодушен ко всему, кроме себя самого... Впрочем, это - вопрос ответственности таланта. Отношение к собственному дару должно быть строгим, аскетичным. Как свобода, являясь онтологическим даром Божиим человеку, требует от него ответственности, так и талант - это только долг и обязанность человека, а не повод для гордости и тщеславия.

О. С. - Об ответственности человека - твоя пьеса "Конец 80-х". Это история, воплотившаяся в лицах и судьбах одной семьи.

Л. Р. - Мне пьеса дорога, и я ее называю "исторической", поскольку она отражает переломный момент в жизни нашей страны. "Конец 80-х" - это конец целой эпохи, системы, идеологии. Конец одной России - советской - и начало какой-то совершенно иной. Это - первое. И второе - тема, возникающая во многих моих пьесах, - преступление и наказание, расплата. "По плодам их узнаете их". Плоды моего главного героя - коммуниста-атеиста Боголюбова - те же, что и плоды Советской России - вырождение и вымирание народа. Сыновья - один, умирающий на чужбине, другой, спивающийся на родине... Внук, ослепший в Афганистане...

О. С. - Как была поставлена эта пьеса в Германии и Швейцарии?

Л. Р. - Спектакли в Кельне и Берне имели большой успех. В Германии мне даже хотели дать какой-то специальный приз, который дается только немцам (наверное, потому и не дали). В Швейцарии спектакль настолько понравился зрителям, что нашлись поклонники, которые насобирали денег и пригласили меня на целую неделю на закрытие спектакля. В немецкой постановке мне очень понравились актерские работы, зараженность исполнителей материалом, их эмоциональность, самоотдача, строгая четкость в обрисовке характеров. Замечательна была лирическая сцена Алексея и Сольвейг, которую и в пьесе люблю больше всего. Если же говорить вообще о немецком стиле игры, он гораздо более жесткий и менее объемный. У них - текст и, в лучшем случае, подтекст. У нас за текстом горы и моря смыслов и ассоциаций. Ну, да это и понятно, - разные психологии, менталитет, социальный и духовный опыт.

О. С. - Загадочны для меня извивы репертуарной политики: "Конец 80-х" у нас не шел, а "Ваша сестра и пленница" о Марии Стюарт и Елизавете Тюдор ставится!

Л. Р. - Ставится, потому что костюмная пьеса.

О. С. - Ну, уж нет! Ее вполне можно играть и во вневременных костюмах... А вот "Биография" сценической истории пока не имеет. Самая лирическая твоя пьеса и мне дорога эффектом Шестой элегии Ахматовой: жизнь уже не вмещается в свои берега и прошлое "почти что так же чуждо, как нашему соседу по квартире". Наконец, самая спорная, трудная и... много ставящаяся на Западе пьеса "Домой". К ней обращались театры Германии, Югославии, Финляндии. Чем она привлекает?

Л. Р. - Немцев религиозный аспект волнует меньше всего. Для них бездомность, наркомания, бездуховность молодого поколения - реальные социальные явления.

Другое дело - православная Югославия. Постановщик Белградского спектакля рассказал потрясшую меня историю. Как один молодой актер, назначенный на сугубо отрицательную роль, поехал с пьесой к брату-монаху советоваться: можно ли играть в такой "рискованной" пьесе. Когда настоятель монастыря с братией прочли текст, они сказали: "Это православная пьеса" и дали актеру благословение. Я как автор была просто счастлива. Для меня художественность ценна не сама по себе, но только тогда, когда в глубине ее, в основании, в самой ее ткани лежит христианское миросозерцание, духовная истина. Мы стоим перед выбором: кто мы? кем себя осознаем? Кому служим? Без ясного ответа на эти вопросы все наше творчество может оказаться не только не спасительным (о спасении творчеством говорил Бердяев еще в 1926 году), но и явно вводить в соблазн и погибель.