Петербургская перспектива
(фрагменты из театрально-критической поэмы «Хорошо!»)
О.Мухина.(«Таня-Таня». Мастерская Петра Фоменко (Москва). Режиссер П.Фоменко, режиссер Андрей Приходько
«Таня-Таня» Оли Мухиной в Театре Сатиры на Васильевском острове. Режиссер Владимир Туманов, художник Александр Орлов
Хорошо в Бибирево!
И в Москве хорошо.
И в Петербурге хорошо.
И хорошо в Щелыково - сидеть в середине августа на балконе, пить чай с мятой и писать на бледно-зеленой бумаге рецензию на «Таню-Таню»...
Хорошо!
То есть хорошо не в том реальном Бибирево, которое спальный район Москвы, а в придуманном Олей Мухиной любовном Эльдорадо, где катают по полу яблоки, едят апельсины и руки потом пахнут коркой...
И не в той реальной Москве, где все толкают друг друга локтями и так уверены в себе, а в той, которую сочинил Петр Фоменко: она похожа на «Покровские ворота», там все время танцуют, «шиповник зацвел» и играет саксофон...
Хорошо!
То есть не в том болотисто-реальном Петербурге, где зима сходится с летом и образует одно постоянное промозгло-ветреное время года, пригодное только для депрессии (сплина, чахотки, хандры), а в том сыром и теплом «лирическом болоте», которое развели в небольшой комнате Владимир Туманов и Александр Орлов, где «пары любви» окутывают сцену и зал и сразу делается душно и влажно и где, несомненно, «окунь заклевал»...
И в Москве хорошо поставили «Таню-Таню».
И в Петербурге хорошо.
И хорошо в Щелыково писать про два хороших спектакля. То есть, в том реальном Щелыково, где цветет шиповник, и клюет окунь, и, даже если солнце прячется за тучу, на обед дают яблоки. И они катятся, катятся по ковру в номере... И апельсины дают, и руки потом пахнут коркой... Там просвечивает сквозь большие деревья усадьба драматурга А.Н.Островского, а по зеленой дорожке идет в столовую драматург А.Н.Казанцев, напечатавший в N 5 своего журнала «Драматург» «пьесу с картинками» О.Мухиной «Таня-Таня». В Щелыково - театральный Дом творчества. Там пахнет сушеными белыми грибами и малиновым вареньем. Там положено сочинять. Там хорошо. Почти как в доме Охлобыстина.
Хороший дом у Охлобыстина! Хороший сад вокруг дома, много больших деревьев и много больших окуней в пруду! Охлобыстин - герой «Тани-Тани», действие происходит в его доме, о котором так и говорят:
- Хорошо!
«Какие хорошие духи. Пахнут чем-то
сладким-сладким. Какая прелесть!»
Оля Мухина. «Таня-Таня».
Нежный вальс, большой круглый стол с неубранными бокалами, ковер на полу... Светится абажур, трепещут шелковые занавески, где-то слышен звук пригородного поезда. Звук и огни. В воздухе разлиты воспоминания о дачных московских сборищах времен фоменкиной молодости 50 - 60-х и теплое ликование раннего лета, с детства знакомое более молодым поколениям по пьесам А.Арбузова с их «вечерами на Клязьме». В воздухе растворены милая манерность и прелестная пригородная легкость...
Весна в Москве... Наверное, конец мая.
«Помнишь ли меня, моя Татьяна?...»
Бе-гак!
Двадцать лет назад Петр Фоменко поставил в Театре комедии пьесу А.Арбузова «Этот милый старый дом». Из ничего, ну буквально из ничего - из претенциозной сладкой пьесы возник очаровательный спектакль. По синему небу плыли белые облака, все герои играли на музыкальных инструментах (не помню, был ли там саксофон), висели вниз головами, подобно скрипкам, на которых играли, и просили друг друга подкрепить их вином и яблоками, потому что они изнемогали от любви! «Бе-гак!» - нотами звучала фамилия героини, которую играла Ольга Антонова. Теперь, когда в Москве Фоменко - царь и бог и актрисы его театра - звезды, а я вслушиваюсь в сценический щебет очаровательных сестер Кутеповых и Галины Тюниной, я понимаю, что всю свою жизнь Фоменко учит, ищет, подбирает актрис по образу и подобию Антоновой. Он хочет той же мягкой жеманности, специфического говорка - если не с растянутыми, распетыми, аранжированными гласными, как у нее, то хотя бы с пришептываниями, если не с умением утроить длительность звонкой согласной (тоже как у нее), - то хотя бы с прелестными манерными шепелявостями и грациозной способностью произнести фразу не как смысловую, а как музыкальную... В его спектаклях квартируют теперь «маленькие Антоновы», как будто в построенном когда-то «милом старом доме» появились дети и внуки, похожие на странную пришелицу в круглых очках - Нину Леонидовну Бегак. «Я люблю Бе-гак!» - много лет изнемогал от любви смешной Гусятников. «Я люблю Та-а-ню! Таня красива!» - изнемогают теперь от того же лирического вдохновения Охлобыстин и Иванов, обитатели «милого старого дома»-96.
Странный текст О.Мухиной (пьесы-то нет, а только плещутся какие-то душистые лирические волны) Фоменко превращает в пьесу, то есть в логику отношений. Есть дом, есть давняя любовь богемного и нелепого Охлобыстина (Андрей Приходько) к Тане (Ксения Кутепова). Чтобы поссорить ее с мужем, Ивановым (Андрей Казаков), он приводит в свой дом, где «всегда много гостей и женщин» Девушку, как две капли воды похожую на Таню, тоже Таню (Полина Кутепова). Поэтому особенно смешно, когда Таня, глядясь, как в зеркало, в лицо Девушки, говорит:«Я особенная». Особенных нет. Все - особенные.
«Я возвращаю ваш портрет...»
Девушка влюбляется в Иванова, в Девушку влюбляется Мальчик... Они любят друг друга по кругу в ритме танго и фокстротов, летая по комнате на крыльях газовых шарфов. Они танцуют под ретро-голоса («Помнишь ли меня, моя Татьяна?..»), закручивая-завертывая вокруг себя коконами легкие шторы...
«Таню-Таню» играют в разных пространствах. Я видела ее на двух европейских фестивалях (спектакль, как и прочие работы «фоменок», - исключительно выездной).
На одном фестивале «Таня-Таня» шла в старой ратуше, и выбитое Ивановым по ходу дела окно - дверь в задней стене - позволяло героям выбегать на настоящую улицу, а рабочему дяде Ване появляться с мостовой. Боковые ряды окон светились матовым светом, герои появлялись из них, глядя друг на друга, занавески летели к центру.
На другом фестивале спектакль обжил полукруглую ротонду со множеством фронтально расположенных дверей в старый парк - и герои выбегали в его смеркающееся пространство. «Таня и Девушка метались по саду, как две большие птицы», «птицы поворачивали головы в сторону дома Охлобыстина», - словом, не только герои произносили ремарки о себе («А Девушка смеется, смеется... ест яблоко... бросает корки...»), но сама природа прилежно становилась ремаркой.
Из ничего, ну буквально из ничего - из претенциозной сладкой пьесы возникает очаровательный спектакль...
Та-ня!
Я уже слышала многочисленные иронические отзывы о московской «Тане-Тане». Мол, даже разговаривать не о чем: «девичьи грезы Оли Мухиной», отработки обаятельных имиджей фоменковских актеров, «дачный театр»...
Но эта «женская пьеса» про то, что главное в жизни - любовь, но этот спектакль, сидя на котором чувствуешь себя женщиной, радуешься и не напрягаешься в анализе театрального языка, ничем другим, собственно, не прикидывается, на другое не претендует. И - хорошо! Он - замечательная «туалетная вода», душистая и летучая. И нужная в жизни не меньше сложных книжек и умных бесед... П.Фоменко как раз всегда знал толк в театральной «парфюмерии», это - сильная, органическая, отчасти «моцартианская» его черта, в отличие от прочих, «формалистско-сальеристских» свойств (говорю это не в оценочном, а в содержательном плане. Формализм - это хорошо!).
Фоменко в «Тане-Тане» ничего не имитирует и не скрывает. Однажды он заводит Вертинского - и звучит «Пани Ирэна». Змеится «золотистый плен» бронзовых волос сестер Кутеповых, змеится тонкая, «декадансная» фигура по-своему замечательной актрисы Галины Тюниной, манерность заявляет себя открыто, грассирующим голосом Вертинского озвучивая намеренную стилевую традицию и одновременно иронизируя над ней: Зина - Тюнина красит Мальчику губы, и тот, похожий на Вертинского, кривляясь, изображает Пьеро - знаменитую маску российского шансона... Режиссер намеренно снижает и так сниженный стиль. Многие, прочитав в списке действующих лиц спектакля:«Иванов», «дядя Ваня», увидев дом-усадьбу и пр. - кинулись усматривать в «Тане-Тане» чеховские мотивы, вообще «чеховское» (сюжета же нет, одно настроение!..). Не Чехов и не серебряный век - Вертинский, пани Ирэна, Оля Мухина. Не истинность страстей - лирико-ироническое упоение страданием, сладость боли, от которой - хорошо!
«О, как больно любить без конца!»
Но они же еще и читают ремарки!«И девушка смеется, смеется звонким смехом». Следовательно, все время видят себя со стороны, не скрывают этого и любуются грацией отчуждения.
В отличие от петербургского, московский спектакль - женский и потому, что три сильные актрисы демонстрируют явное природное превосходство над партнерами-героями и партнерами-актерами. Мужчины в этой «Тане-Тане» изначально несостоятельны и могут лишь справедливо восхищаться прекрасными дамами.
«О, как больно любить без конца!»
Когда Иванов бросает Девушку, она плачет:«Заражусь бактерией и умру!» Худенькая, миленькая, обаятельная, в черном платьице, она находит возле кресла огромную банку с увядшей розой - эмблемой любви, размешивает длинным стеблем мутную застоявшуюся жижу и отхлебывает «бактерию». Это ужасно смешно: как она плачет, жалеет себя, глотает жидкую мерзость и, рыдая, заедает яблоком, демонстрируя нам все одновременно, но более всего - актерское удовольствие Полины Кутеповой от всего происходящего...
Когда Зина отвергает изменника Охлобыстина и он в отчаянии убегает мстить Мальчику, она остается плакать, доставать из сумочки платок, вытирать нос и разговаривать с его фотографией, лежащей в той же сумочке. Она с удовольствием плачет, бормочет слова любви, переживая происшедшее, одновременно пудрится, пока вдруг не обнаруживает в сумочке... конфетку. Заев соленые слезы конфеткой, Зина вдруг понимает, что жизнь не кончена, видит зал, и, заразительно подмигнув кому-то из сидящих в нем мужчин, с удовольствием отправляется жить дальше...
В финале герои - все в белом - сидят и на разные лады повторяют:«Хорошо!» И в Крыму хорошо, и в Бибирево. Просто жить хорошо! Наконец каждый нашел в этом душе-голово-кружении свою пару, и Зине хорошо с Охлобыстиным, а Иванову - с Таней. И Мальчику вообще хорошо... Все уладилось. И как хорошо без драматизма!
...Только откуда-то сбоку робко появляется Девушка в черном платьице, вытесненная ими когда-то из сюжета, и стеснительно присаживается на краешек стула. Потому что она любит Иванова. А может, просто хочет любить. И становится ясно: завтра снова начнется это душе- голово-кружение, и все снова начнут ходить по любовному кругу, даже минуя треугольники...
Как прекрасно, а не больно любить без конца!..
Хорошо!
«Господи, сделай так, чтобы
я не любила его больше!»
Оля Мухина. «Таня-Таня».
Если бы десять лет спустя Зилов все-таки поехал на утиную охоту, он обнаружил бы на болоте странных симпатичных кикимор и своего сослуживца Саяпина...
Впрочем, не стану играть в критические игры, по правилам которых автор увлеченно использует одному ему (и паре его друзей) известные эстетические ассоциации, а читатель напрягается в непонимании.
Поясню.
Восемь лет назад Ефим Падве поставил в Молодежном театре вампиловскую «Утиную охоту». Это был замечательный спектакль, где мучился в душном застойном пространстве Зилов - Александр Чабан. Художник А.Орлов поставил тогда на сцене полупрозрачную «парниковую» полиэтиленовую стену. По ней стекал бесконечный дождь, струи которого где-то там, на воле, оплакивали поконченную здесь, в теплице «гидропонной эпохи», жизнь Зилова Виктора Александровича... Парило. Было нечем дышать. Болотные травы, как мертвое воспоминание о живой природе, о жизни, занимали почетные места в пустых винных бутылях... Сухое болото прорастало на балконе, в ящиках для цветов. Застойная, болотистая то ли влага, то ли сушь. Короче - не жизнь. Короче - состояние, когда нет ни вчера, ни сегодня, а только бессмысленный данный момент...
Можно, конечно, не знать и не помнить ничего этого, а, просто придя на малую сцену Театра сатиры, оказаться в полиэтиленовом парнике, где растет сухая болотная трава, под ногами хлюпает настоящая вода (входя в зал, обопритесь на руку дяди Вани в дождевике и мохеровом берете - и по кирпичикам, по кирпичикам, осторожненько...), а капли воды стекают по железному желобу.
Лирические театральные игры Орлова и Туманова, внутренне связавших эту «Таню-Таню» с давней постановкой Е.Падве, объяснимы многим:
- свой первый большой петербургский спектакль («Лунные волки») В.Туманов сделал в Молодежном театре, связанном с именем Е.Падве, а главную роль там сыграл Валерий Кухарешин - бывший Саяпин...
- в нынешнем Театре сатиры живет Александр Чабан (он не занят в «Тане-Тане», но сыграл главную роль в предыдущем спектакле Туманова «Тот этот свет», и всем вспомнился Зилов)...
- талисманом перешел из спектакля в спектакль В.Кухарешин - Охлобыстин...
Можно ничего этого не знать. А если знать - понять: тогда был застой социальный, нынче - застой любовный, «лирическое болото». Там мучился Зилов - тут сочиняет смешной Охлобыстин, этакий Хозяин из «Обыкновенного чуда»: взял да собрал всех, чтобы не скучно было... Все здесь люди природные, естественные - «птицы небесные», выпущенные из клетки его фантазии. Здесь повышенная влажность. Здесь парит от любви, от всеобщего томления любовью, от желания ее, от охоты любить. В пьесе О.Мухиной ничего не движется, в любовной истоме токуют милые и странные существа, в отношениях которых ничего не меняется. Странную пьесу Туманов так и оставляет странной. Он не пытается, как Фоменко, превратить ее в пьесу, то есть в логику круговых отношений. Он более адекватно, как бы абсолютно доверяясь тексту, воспринял мир пьесы как стоячий. Здесь есть одно, общее на всех, со-стояние
Туманов не ищет сюжетной логики: в начале спектакля полуобнаженные Девушка и Иванов сидят как будто на берегу озера, свесив ноги и повернувшись к нам любящими голыми спинами. Им хорошо, тепло и влажно, они влюблены, и никого Охлобыстин специально в Бибирево не заманивал, он и сам-то в Зину влюбился вдруг, с налету, и в Таню влюбится внезапно, однажды заметив ее. А может, захочет помочь ей своей любовью, потому что знает: не любить нельзя, пространство души, которое однажды посетила любовь, только она и может занимать. Этот объем не замещается ничем другим, никакими другими чувствами, это место не терпит пустоты и должно заполняться живой вибрацией ежесекундно, иначе останется бессмысленная жизнь и смертельная зияющая дыра... Нет Зины - будет Таня! Здесь все любят друг друга одновременно, вообще, в целом. Здесь одно на всех общее само- чувствие и один, общий на всех, язык. Язык птиц. Птичий язык.
«Среди наших птиц соловья можно считать одним из лучших певцов. Молодые соловьи учатся петь от старых соловьев и от других птиц...»
Долго-долго в начале спектакля дядя Ваня (Виктор Шубин) в мохеровом берете внимательно и умиленно слушает звучащую пластинку «Голоса птиц в лесу»:«Это - юрок...» Пластинка играет эпатирующе долго, почти бесконечно: «На берегу Москвы-реки, недалеко от Звенигорода, все время слышны кукушки... Это кукуют самцы, а вот ответная трель - самки... Ближе к рассвету начинают гукыкать косачи...» Очевидно, это Бибирево - недалеко от Звенигорода, и если в фоменковском спектакле герои явно ненадолго приехали из Москвы в Подмосковье и носят шелковые городские платья, то эти, тумановские, живут здесь, на природе - пестрые, штапельные, узорчатые, в панамах.
Там - шарфы и, кажется, одна шляпа. Здесь - шляпы и панамы. На нелепых людях всегда панамы...
Лучезарная Зина в панаме (Екатерина Унтилова) смеется, смеется. Это она весь спектакль удивительно смеется, а не Девушка. Как на небе солнце молниеносно сменяет тучу, так и у Зины - серьезная озабоченность калошей мгновенно переходит в радостный смех. Хохочет-заливается! То возмущена разбитым окном, то танцует и танцует. Танцы в этой »Тане-Тане» тоже наивные, не танцы даже, а «семидесятническое» движение ладошками. Главное при этом - улыбка и настроение.
Хорошо!
Здесь, как в большой деревне, все прилюдно, но при этом каждый токует о своем, а отдельные любовные голоса образуют общий хор. Даже во сне каждый шепчет-бормочет о своей любви, о себе.
«...у пеночки-пересмешницы...»
Там, в московском доме, играют на аристократическом саксофоне, здесь - на дудочке и аккордеоне. (Таня - Наталья Кутасова однажды растянет меха, как растягивала их лет десять назад в спектакле Челябинской драмы «Барабанщица» ее Нила Снижко - рыжеволосая героиня того театра и тех «застойных» лет. А потом аккордеон будет издавать тяжелые вздохи, как больная, перенапрягшаяся грудная клетка. Смешно.) Прекрасная Таня в кримпленовом костюме является в бибиревский мир зажигательной встрепанной ведьмачкой, с перьями сухой травы в волосах и бутылкой шампанского. (Кажется, первый раз за довольно долгий «петербургский период» Н.Кутасову нашла удача.)
Здесь, изнемогая от любви, катаются по песку: ноги, ботинки - все в общей куче. Здесь дядя Ваня с его рассказами - не отдельный блистательный вставной номер, как у «фоменок», а столп этой бибиревской действительности. Ходит, молоко предлагает, зонт готов раскрыть.
Дождь жизни омыл уже, кажется, всех. Все мокры и безумны. Зачем им зонт?..
На одном из обсуждений пьесы Оли Мухиной я услышала фразу тоже женщины-драматурга, только старше Оли на поколение - Марии Арбатовой:«У наших родителей была цель жизни, у нашего поколения - дело жизни, а у наших детей - стиль жизни». Сам по себе содержательный, афоризм этот имеет напосредственное отношение к «Тане-Тане». Пьеса О.Мухиной, несомненно, выражает некий неупорядоченно-лирический стиль жизни, но при этом она эстетически бесстильна. Оля чутка к словесному ритму, обрабатывает звук, но это - стилистика частностей (как если бы эксперименты со звуком происходили в отсутствие развитой мелодики). А формообразуют материю жизни как раз цель, дело, намерение: при их отсутствии она остается необработанной, естественной, к чему, собственно, и стремится то поколение, у которого есть «стиль жизни». Именно это эстетически неоформленное качество «Тани-Тани» и дало возможность двум режиссерам разных поколений (у одного, пользуясь приведенной формулой, театр является целью жизни, у другого - делом жизни...) эстетизировать «олину действительность», создать безупречные спектакли абсолютно разных стилей. П.Фоменко как режиссер определенного, «старшего» типа театра, придал «Тане-Тане» действенную ясность, выстроил драматургию, «одел» сюжет в ритмы, мелодии и настроения своей молодости 50 - 60-х. В.Туманов, воспитанный уже в иную театральную эпоху, приверженный другой драматургии, затеял театральные игры в музыкальном сопровождении своей молодости:стилистика его «Тани-Тани» определена музыкой «Битлз», ритмами рок-н-ролла, в нем явно звучат 70-е «застойные» годы (вот еще одна отсылка к «Утиной охоте»). Так случилось, что молодая Оля Мухина дала возможность двум режиссерам сделать спектакли как бы своей молодости. «Я на твоем пишу черновике...» По тексту Оли Мухиной оказывается легко писать.
У Фоменко - московская уютная легкость, скольжение. У нас - петербургское болото, в котором все увязает.
У Фоменко - множество кольцевых мизансцен, кружение, кружение... У Туманова - мизансцены линейные, герои физически цепляются друг за друга, блуждают друг за другом: Мальчик держится за Девушку, Девушка - за Иванова, Иванов - за Таню... Цепочка, которой нет конца. Они - как птицеловы с общим сачком, в который ловят друг друга и каждый себя...
Там - кокетливая манерность, здесь - кокетливая наивность.
Там - привычный театральный язык, «атмосферно-подтекстовой».
Здесь - попытка новой театральной речи,
«атмосферно-бессловесной».
Там - просторная комната и настоящая улица, если выбить окно и выбежать из «милого старого дома» в настоящую жизнь. Здесь - замкнутое болото, из которого никто никуда не рвется (Хозяин «завалил снегом» все подходы? Или устроил «сезон дождей», весенний разлив?).
Московский дом, ограниченный стенами,
разомкнут - петербургское бескрайнее болото замкнуто. Простор дома -
и теснота природы. Парадокс.
Стран-но?
Там - пучок болотной травы в старой винной бутылке на ковре. Здесь - заросли этой травы. Но удивительно: и там и там - трава.
Там - там, там - там...
И там - Таня-Таня, и там...
Та-Та-Та-Там!
Хорошо!
Но оба спектакля, при очень разной режиссуре, все-таки пользуются некой джазовой стилистикой, когда - с натуральным саксофоном или без него - актеры подхватывают внутренние бессюжетные мелодии настроений и ловят звук.
У этих спектаклей разная влажность. Не исключаю, что она определена разным качеством и составом слез, пролитых в процессе любовного сюжета. Легкие, освещенные кокетливыми улыбками слезы милых московских барышень, высыхающие от одного взгляда в зал, - и «слезы небесные», которые капают откуда-то на героев петербургского спектакля и скапливаются под их ногами непросыхающими лужами...
Вода стекает по желобу... Однажды покинутая Девушка (Юлия Джербинова) встанет под этот желоб, и капли «китайской пыткой» будут долбить ее макушку и стекать на лоб, на глаза, на губы. Вся мокрая от слез свыше, она будет сглатывать, слизывать эту небесно-болотную влагу и решать, как ей не жить больше, как отравиться... «Господи, сделай так, чтобы я не любила его больше!»
В конце все герои сидят за столом, отделенные от нас огромным стеклом, которое так пока и не вставили в разбитое окно, и рассуждают, как хорошо в Крыму. И везде.
Стоит букет сирени.
Как хорошо в Бибирево! И как бы хорошо без драматизма!
... Только наверху, над залом, в финале тумановского спектакля парит, вывалившись, выломившись откуда-то и попав в нереальность, в небытие, Девушка с красной розой в руке. Шумит поезд, которому она любила махать рукой... «Под насыпью, во рву некошеном...»? А может, это мечта Охлобыстина о том, чтобы от любви все-таки умирали? Или фантазия поэта Охлобыстина о Девушке, погибшей в отсутствие любви? Ведь именно в отсутствие любви приходит смерть... И над лирическим болотом летит Девушка с красной эмблемой любви, похожей на каплю крови. Лирическая охота, то есть желание, охота любви, трагически закончилась для одной из болотных птиц, поднявшихся в воздух.
Господи, сделай так, чтобы я не любила его больше!
Хорошо.
Саша!!!!