"ТАЛАНТЫ ВОДЯТСЯ СТАЙКАМИ"
Писатель Юрий Олеша подметил это очень верно - как и многое он верно подмечал: "Таланты водятся стайками". Олеша вырос в веселой компании одесситов, бурно резвившихся в литературе 30-х годов. Я застал другие "стайки", рос и резвился в одной из них. Как радостно видеть, что ты не один! С кем же тебе еще сравниваться, соревноваться? С классиками?.. Может быть - потом. Но сначала - с товарищами по "стайке". Пока что только они понимают тебя, признают твои способности, которые никто еще, кроме них, не признал. И лишь они дружески-горячо "разносят" тебя, когда никому еще в мире до тебя нет дела. Вне стайки вырасти невозможно.
Одну такую я как раз застал, когда осмелился выплыть в литературу с двумя тетрадками, сам себе удивляясь: что же это я пишу? В знаменитом здании "под глобусом" кроме главного в городе книжного магазина были еще несколько издательств. В одном из них - "Советском писателе" в конце пятидесятых-начале шестидесятых как раз завелась такая стайка - веселых и даже отчаянных писателей: Битов, Конецкий, Голявкин. Всех не буду перечислять. По одной лишь фразе, по единственной строчке они сразу узнавали своего и бурно приветствовали - и поддерживали. Составлялась весьма экстравагантная "ленинградская школа". После десятилетий литературной скуки начиналась эпоха изысканности, гротеска, ерничества и бесшабашности. В этой компании нельзя было писать "просто так" - надо было писать необыкновенно. Тут начисто отвергалось занудное поучительство традиционной советской литературы. Здесь, скорее всего, продолжали Хармса, Олейникова, "обэриутов", прославившихся в двадцатые-тридцатые - и начисто забытых за советское время. Продолжение возникло удивительным образом: Голявкин не мог читать тогда Хармса - он "почувствовал" его. Тяга к гротеску, небывальщине, издевательской насмешке была получена "шестидесятниками" как бы "из воздуха" - из не совсем обычной "петербургско-петроградско-ле-нинградской" атмосферы, которой нет больше нигде.
Петербург никогда не рожал на свет писателей обыкновенных, занудно-положительных - но лишь необыкновенных, "единственных", поражающих воображение, как Гоголь, - и, как Гоголь, странных и даже болезненных.
И чуть разжалась удавка тирана - в Питере снова родилась литература необыкновенная. Впрочем, некоторая вольность и непохожесть на то, что принято, отличали ленинградскую литературу и в глухие советские времена - книги Зощенко, Гранина, Пановой, Меттера, Абрамова показывали, что нужно - и можно - работать и в сумрачные времена. Необычность, самостоятельность "ленинградской школы", гротеск и вольница в сочетании с высокими петербургскими традициями определили дальнейший литературный стиль надолго. И еще бы не определить, если тут родились самые яркие имена русской литературы второй половины столетия - Бродский и Довлатов.
И вслед за "шестидесятниками" и у "семидесятников" и "восьмидесятников" изысканность, необычность, даже некоторая болезненность письма почитались "высшим шиком". Отделенные от "шестидесятников" временем (и выделенные в сборнике под отдельными рубриками), они по-прежнему демонстрируют "ленинградскую школу", хотя и отличаются от предшественников: бурный оптимизм шестидесятых все более вытеснялся горьким скепсисом.
Отдельной стайкой проходят в литературе (и в этом сборнике) представители андеграунда (остающегося андеграундом и сейчас). Это писатели, бурно выламывающиеся из всех эпох, пусть даже объявленных самыми прогрессивными. Трудночитаемость, усложненность смысла и формы они считают главным достоинством литературы - и на этом пути, безусловно, появляются шедевры.
Наверное, традиционно утонченная и даже несколько "истощенная" петербургская литература постепенно высохла бы и выродилась, если бы ее не подпитывала здоровая почвенническая, простонародная струя, идущая из самых глубин жизни, весьма затейливая и слегка солоноватая. Прочитав этот сборник, вы поймете, кого именно я имею в виду, и порадуетесь тому, что, несмотря на все передряги, литература наша жива.
Валерий Попов
11 июля 1998 г.