Александр Житинский

ЭЛЕГИЯ МАССНЕ

Стебликов вбежал в здание Ленинградского вокзала, когда зеленые точки электронных часов показывали 23.42. Пальто было распахнуто, шапка сбилось, шарф свисал из кармана. В руках Стебликов нес тугой командировочный портфель и треугольную коробку с игрушечным вертолетом для сына.
Всегда он так возвращался из Москвы - впритык, прямо из-за дружеского стола, обремененный покупками, новостями и алкоголем. На этот раз имелось отягчающее обстоятельство: у него не было обратного билета. Зато выпито было больше, чем обычно, так что одно восполняло другое. Стебликов ни секунды не сомневался, что уедет первым же поездом.
Он ринулся на перрон, задевая вертолетом неторопливо шагающих к "Стреле" генералов, и устремился к последнему вагону.
- Тетенька, возьмите в Ленинград, - жалобно дыша, обратился он к проводнице.
- Где же это ты так нагрузился, дяденька? - насмешливо отвечала проводница, оглядывая Стебликова.
Он поставил портфель и коробку на перрон, вынул из кармана шарф и поспешно обмотал его вокруг шеи, виновато взглядывая на проводницу. Покорная комичность не раз выручала Стебликова. Его взгляд будто говорил: "Ну, вы же знаете, как сложна жизнь, как слабы люди, как сильны обстоятельства... Будем снисходительны друг к другу..."
Но на этот раз не вышло.
- Нет-нет, и не проси. У меня Райкин едет, - заявила проводница, давая понять, что одновременный проезд Стебликова и Райкина в одном вагоне исключен.
Стебликов и сам понял несуразность своих притязаний и, подхватив портфель с вертолетом, направился к следующему вагону.
Здесь проводница была помоложе и посмешливее.
- У вас Райкин не едет? - сделал гениальный ход Стебликов.
- Нет. Он вроде в соседнем, - улыбнулась она.
- Тогда возьмите меня.
- А билет?
- С билетом я бы не просил, - гордо сказал Стебликов.
Проводница с сомнением осмотрела Стебликова. Видно, он ей понравился своей находчивостью, но служебный долго пересилил.
- У меня генералов много, - с сочувствием сказала она.
- Та-ак... - Стебликов сделал каменное лицо, которое получилось не совсем каменным, точнее, каменным на одну треть в районе лба.
- Спросите в следующем вагоне, - посоветовала она. - Там, кажется, никого...
Стебликов пошел дальше, стараясь, чтобы обида на генералов и народных артистов но заслонила в душе позитивное и непреходящее. Чем он хуже, в конце концов? Может, лет через тридцать... Но он но стал додумывать эту мысль до конца, поскольку удачи она не сулила.
У следующей проводницы лицо было доброе. Стебликов любил такие круглые и с виду глупые лица.
- Мамаша, возьмите домой, - проникновенно сказал он.
- Какая я тебе, к черту, мамаша! Ты на себя посмотри. Тебе небось все сорок, - неожиданно напустилась она на него.
- Тридцать пять, - сказал Стебликов.
- А морда на сорок. Ишь как перекосило!
- Ну, ладно. Возьмешь или нет? - вдруг грубо спросил Стебликов.
- Подожди в сторонке. Я знак дам, - сказала она.
Стебликов отошел в сторонку дожидаться знака, одновременно размышляя - каким будет этот знак. Было в этом что-то интригующее. Почему-то хотелось, чтобы знак был дан желтым железнодорожным флажком, в крайнем случае осторожным и тайным подмигиванием. Вообще, в этом слове замерещилось вдруг некое приключение, столь редкое в бедной жизни Стебликова.
Знак был дан за минуту до отправления с грубостью и прямотой, обескуражившей Стебликова.
- Эй, чего стоишь? Заходи! - крикнула проводница, высунувшись из тамбура.
Стебликов потрусил к вагону, просунулся в узкий коридор и оказался возле пышущего жаром титана.
- Разденься в служебном и в коридоре постой, - сказала вслед проводница.
Стебликов так и сделал, бросив пальто на свернутые в рулон матрацы на верхней полке, а сам вышел в коридор и постарался обрести независимый вид пассажира с билетом.
Поезд тронулся. Стебликов понял, что до Бологого его уже не высадят. Мимо сновали люди, отчего Стебликову то и дело приходилось прижиматься щекой к холодному оконному стеклу. Это было приятно.
Внезапно до него дошло, что обстановка в вагоне чем-то отличается от той, привычной, что сопутствовала ему в частых командировках. Говорили, пожалуй, слишком громко. Или сновали слишком шустро... "Э-э, да ведь говорят не по-русски!" - понял наконец он, осторожно поворачивая голову и бросая взгляд вдоль длинного коридора.
В коридоре полно было народу, по преимуществу молодого и непрерывно галдящего по-английски. Одеты все были так, что Стебликов мгновенно ощутил свою неуместность здесь в костюмчике фабрики Володарского, который еще днем, в главке, казался вполне пристойным. Это выделяло Стебликова гораздо сильнее, чем отсутствие билета.
Он нервно и независимо закурил, украдкой оглянулся на раскрытые двери первого купе. Там на полках аккуратно лежали четыре старушки, причем одна в кружевном чепце. Все они с любопытством смотрели на Стебликова.
Проводница выглянула из служебки.
- Куришь? Ну, кури. Когда спать захочешь, скажи.
- Кто это? - шепотом спросил Стебликов, мотнув головой в сторону коридора.
- Американцы. Четыре вагона. Туристы, - объяснила она.
По правде говоря, Стебликову хватило бы и одного вагона американцев, так что ему показалось, что здесь налицо перебор. Он заметил, что трезвеет. В памяти мучительно зашевелились английские слова из курса иностранного языка технического вуза, который он закончил лет двенадцать назад. Слов было немного, не больше пяти.
Он почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Стебликов оглянулся. Рядом стоял парень в трикотажной майке, на которой было написано "Нью-Джерси". Он что-то длинно и весело сказал Стебликову. Тот уловил лишь одно знакомое слово - "нэйм".
- Май нэйм из Алексей, - твердо сказал Стебликов.
Он решил стоять на этом до конца.
Парня из Нью-Джерси сообщение Стебликова весьма обрадовало. Он ткнул его указательным пальцем в лацкан и сказал:
- Алекс.
Потом ткнул себя в майку:
- Эрик.
- Йес. Эрик. Алекс, - подтвердил Стебликов, копируя жест.
Эрик обернулся к раскрытым дверям купе со старушками и принялся что-то объяснять им, поминутно дергая Стебликова за рукав. В монологе Эрика часто мелькало слово "Алекс". Стебликов почувствовал неудержимое желание раскланяться.
Затем Эрик исчез разносить информацию об Алексе по вагону, а Стебликов, осмелев, развернулся к старушкам. Та, что в чепце, лежавшая на верхней полке, приподнялась, сняла с крючка сумочку и деловито достала из нее бумажный стаканчик и наполовину опорожненную бутылку "Кубанской" водки. Она плеснула водку в стаканчик и мигом клюкнула. Держа в одной руке бутылку, а в другой стаканчик, она посмотрела сверху на Стебликова, как птица с ветки. После чего, помахав в воздухе бутылкой и стаканчиком, старушка задала Стебликову какой-то вопрос, который он понял как "хочешь выпить?"
- Йес, - сказал Стебликов.
Он принял из рук старушки стаканчик с водкой и выпил одним глотком.
- Сенк ю, - сказал он с достоинством.
Это привело старушку в восторг, она залопотала что-то, улыбаясь, остальные ее поддержали. Стебликов ничего не понимал. Подумав, он спросил:
- Как вам нравится в Советском Союзе?
Старушки в свою очередь тоже не поняли.
- Хау ду ю... - начал переводить себя Стебликов, но понял, что не готов к этому.
Спас его Эрик, который примчался с бутылкой шампанского и со стариком, умевшим говорить по-русски. Стебликов был введен в курс и посажен в ногах одной из старушек. В дверях сгрудились любопытствующие, которые все прибывали.
С помощью старика удалось выяснить, что Алекс - "рашен инженир" и что ему нравятся Чайковский, Мусоргский и Бородин. Американцы тоже против них ничего не имели. Далее последовали Шаляпин, Толстой и Достоевский. Разговор принял нежелательный для Стебликова культурологический оттенок. Стремясь показать хозяевам, что американцы тоже чего-нибудь стоят, Стебликов назвал Хемингуэя, Фолкнера и Стравинского, но потом с опозданием вспомнил, что последний - русский. Однако американцы этого не заметили и долго, смакуя, выговаривали "йес".
Старик переводчик понял, что он не нужен, ибо разговор состоял из фамилий, и незаметно удалился. На его месте напротив Стебликова оказался Эрик. Он хлопнул пробкой шампанского, и к нему со всех сторон потянулись руки с бумажными стаканчиками.
"Хорошие люди..." - растроганно подумал Стебликов, окуная нос в пену. Ему захотелось сделать американцам приятное, отплатить за гостеприимство, показать широту души. Он поднял указательный палец, требуя внимания. Американцы притихли.
- Нау, - сказал Стебликов, с удивлением обнаруживая, что его английский лексикон заметно расширился, - Рашен сонгс!
- О-о, рашен сонгс! Рашен сонгс! - зашелестели американцы.
Стебликов набрал в грудь воздуху и запел тихо, проникновенно, охваченный глубоким чувством:

По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах...

Почему-то он решил начать с этой песни, но когда завел второй куплет, то обнаружил, что не совсем помнит слова. То ли он редко пел последнее время, то ли губительно сказывался алкоголь, но некоторые эпитеты выпадали напрочь. Приближаясь к третьей строке, Стебликов вдруг нашел выход из положения. Именно, он подумал, что в отсутствие старика переводчика среди слушателей нет человека, способного понять язык песни, а следовательно, ничего не будет худого, если он вставит в текст неканонические слова.
Второй куплет получился таким:

Бежал из тюрьмы снежной ночью,
В тюрьме он за правду стоял.
Приходит и видит воочью:
Пред ним расплескался Байкал!

Это развеселило Стебликова, и третий куплет он выдал нарочито усложненный, с претензией на сюрреализм:

Бродяга к Байкалу подходит,
Чугунную шхуну берет
И долго по озеру бродит,
Печальное что-то орет...

Американцы внимали проникновенно, покоряясь чувству, заключенному в распеве, да и сам Стебликов, несмотря на странный текст, был взволнован песней, так что у него даже между ресницами накопилась слеза. Он удивлялся тому, с какой легкостью возникали новые слова, ложащиеся в размер, его несло, и он закончил песню совсем не в том сюжете, в каком начал.
Американцы бешено зааплодировали. Стебликов был поощрен еще одним стаканчиком шампанского.
Далее последовали "Степь да степь кругом", "Черный ворон", "Выхожу один я на дорогу", а закончил Стебликов своей коронной, исполнив "Ой да не вечер, да не вечер...". Давно он так хорошо не пел. Мысль о том, что он способствует сближению народов и поет от имени нации, возвысила его чувства. Стебликов самозабвенно прикрыл глаза, и слезы скатились по щекам, подчеркивая искренность момента. Американцы уважительно смотрели на плачущего Стебликова, выводящего "мне малым-мало спалось". А он, открыв наконец глаза и оглядев сквозь влагу печальные лица американцев, предложил вдруг с истинной щедростью:
- А теперь давайте вашу...
И затянул, с удалью посматривая на американцев и дирижируя бумажным стаканчиком: "Глори, глори аллилуйя..."
Американцы подхватили дружно и серьезно. Старушка за спиной Стебликова зашевелилась, приподнялась. Стебликов, скосив глаза, увидел ее тонкую жилистую шею, трепещущую в напряжении звука. "Ах, как хорошо..." - размягченно подумал он и первый зааплодировал американцам.
Его тискали, хлопали по плечу, восклицали "Алекс!". В стаканчик на сей раз было налито что-то покрепче шампанского. Алекс расслабленно откинулся спиною на стенку, отвечая на приветствия.
Неугомонный Эрик вдруг вскочил и обратился к обществу с короткой и пламенной речью. Все засмеялись, загалдели, зашевелились... В коридоре рядом с купе стояла уже толпа человек в двадцать. Стебликова подхватили под руки и вывели в коридор, стремясь ему что-то втолковать. Он не понимал, но шел покорно, как герой дня, заслуживший небольшой отдых. Почему-то он подумал, что американцы ведут укладывать его спать.
Однако это было не так. Стебликова привели в соседний вагон, причем основная часть слушателей последовала за ним. Там уже почти все спали, но Эрик нашел купе, где горел свет, и, введя туда Стебликова, представил его местному обществу, состоящему из трех молоденьких девушек и пожилого джентльмена. Стебликов уловил знакомые уже слова: "Алекс", "инженир" и "рашен сонгс". Сопровождавшие Стебликова люди разошлись по вагону, приглашая бодрствующих на концерт.
Стебликова усадили рядом с пожилым джентльменом и вложили в руку стаканчик. Он понял, что надо петь.
На этот раз прежнего воодушевления не было, все чувства израсходовались в предыдущем вагоне, но Стебликов заставил себя собраться и снова начал импровизировать на русские темы, постепенно распеваясь и обретая силу. До слезы дойти не удалось, но голос звонко дрожал на верхах, так что слушатели были довольны. Бумажный стаканчик в руке Стебликова нагрелся и потерял форму, но это не мешало американцам аккуратно наполнять его после каждой песни. Стебликов уже потерял счет выпитому.
В разгар концерта среди слушателей, стоявших в коридоре, появились две новые женщины - одна высокая, с черными завитыми волосами, что делало ее похожей на лягушонка. Обе были активны и сразу пробились в первый ряд, глядя на Стебликова с нескрываемым изумлением. Их приход взбодрил певца, и он закончил концерт достойно.
- Устал, ребята... - сказал Стебликов, вытирая пот.
Поезд несся в ночи, приближаясь к Калинину. Где-то неподалеку спали генералы и Райкин, лишь Стебликову приходилось отдуваться за всю страну, развлекая путешествующих американцев. Он почувствовал горечь, смешанную с гордостью.
Американцы поняли, что развлечение кончилось, и стали потихоньку рассасываться. Первым исчез Эрик, еще когда Стебликов пел, так что, закончив, Алекс почувствовал себя одиноким в незнакомой толпе чужестранцев. Все-таки Эрик был единственным, чье имя он знал.
Стебликов, поклонившись аплодисментам, вышел в коридор и начал соображать - в какую сторону идти, чтобы добраться до своей проводницы, которая, вероятно, заждалась. Американцы смотрели на него уже с холодноватым любопытством. Тут он увидел, что лягушонок в зеленоватых круглых очках стоит в ночном коридоре в нескольких метрах и манит его пальчиком. Подружка стояла рядом, улыбаясь.
Алекс шагнул к ней, но она, сохраняя дистанцию, двинулась по коридору, не переставая оборачиваться и манить Алекса. Он остановился в раздумье. Тогда лягушонок вынула из сумочки бутылку виски и, взявшись двумя пальчиками за кончик горлышка, покачала им, как маятником. Алекс пошел дальше. Кажется, он шел в направлении, противоположном своему вагону. За ним последовало человека четыре из прежней толпы слушателей. Видимо, им совсем не хотелось спать.
Он шел медленно, нетвердо ступая. Впереди маячили соблазнительницы с бутылкой виски, позади в нескольких метрах - хвост почитателей. В тамбуре лягушонок дождалась Алекса и шепнула ему, указывая на себя:
- Барбара.
- Алекс, - кивнул он.
Они прошли через громыхающую площадку между вагонами, взявшись за руки, и оказались в темном пустом коридоре. Вагон спал. Барбара довела его до раскрытых дверей купе, где уже дожидались подружки.
- Джейн, - сказала Барбара, указывая на нее. - Алекс, - представила она Стебликова.
Сзади подтягивались тихие меломаны.
В купе горел синий ночной свет. Две нижние полки были пусты, на верхних спали. Барбара поставила бутылку виски на столик и, дергая за свисающие края одеяла, принялась будить спящих соотечественников. Одна из них оказалась молодой негритянкой, другим был юноша с прыщавым лицом. Меломаны заняли места в партере.
"Неужели опять петь..." - с тоской подумал Алекс, усаживаясь на полку. Барбара пристроилась рядом, причем так уютно, по-домашнему, что рука Алекса сама собой легла на ее плечо. Голова лягушонка оказалась у него на груди, и Алекс запел "По диким степям Забайкалья...".
После первого куплета рука Барбары в синем свете поднесла ему стаканчик виски. Алекс отхлебнул и запел снова с неохотой, ощущая телом тепло и мягкость американки. К четвертой строке он совсем потерял интерес к песне и, склонившись набок, увидел перед собою синее симпатичное лицо лягушонка. Барбара успела молниеносно сдернуть очки, и Алекс поцеловал ее в губы.
Меломаны напротив терпеливо ждали продолжения.
Однако вскоре они поняли, что продолжения не будет. Алекс и Барбара с упоением целовались, причем лягушонок держала на отлете руку со стаканчиком.
Меломаны смотрели вежливо, не проявляя излишнего интереса к чужим делам. Потом они тактично стали расходиться.
Алекс вышел в коридор, ведя за собой Барбару. Там было совершенно пусто. Вдаль убегала ковровая дорожка, накрытая холстиной. Вагон стучал и звенел.
Дверь купе закрылась за ними, и лягушонок прильнула к Алексу всем телом - таким податливым и почему-то родным, что Алекс почувствовал растерянность. Барбару колотила дрожь.
- Вэ-э?.. Вэ-э?.. - повторяла она шепотом, чего Алекс сначала не понял, но потом до него дошло, что Барбара спрашивает: "Где?"
- Негде, Барбара, - печально улыбнулся он, разведя руками.
В его голове, правда, с лихорадочной быстротой промелькнули все возможные места ночного свидания в поезде, но он тут же их отверг как пошлые и недостойные.
Они снова слились в поцелуе, но тут Барбара отодвинулась от него, взяла за руку и потянула обратно в купе. Алекс последовал за нею, недоумевая.
В купе снова все спали, включая Джейн. Лишь постель Барбары была нетронута. Алекс уселся на нее, стараясь представить себе, что же произойдет, и находя положение безвыходным. Однако Барбара, вопреки его ожиданиям, опять стала будить соотечественников, возбужденно и быстро тараторя что-то непонятное.
Те проснулись и в течение минуты внимательно ее слушали. Потом негритянка и прыщавый юноша с добродушным и понимающим хохотом спрыгнули со своих полок и удалились из купе вместе с Джейн. Алекс и Барбара остались одни.
Алекс покорно взялся за ремень брюк. Все-таки это было слишком откровенно для него.
Но Барбара опять его озадачила. Она порывисто схватила его за руку, останавливая.
- Ван минит, Алекс! Ван минит... - шептала она, указывая на дверь.
Он понял, что они ушли на минутку и сейчас вернутся.
- Ну, Барбара, одна минута... Сама понимаешь... - пробормотал он растерянно.
Действительно, негритянка и юноша вернулась через минуту. С тем же поощряющим смехом они забрались на полки, завернулись в одеяла и демонстративно отвернулись к стенкам. Джейн не пришла. Барбара метнулась к выключателю и вырубила свет. Они оказались в кромешной темноте...
Гораздо позже, разгадывая этот ночной ребус, Стебликов понял, что Барбара, разбудив своих соотечественников, посоветовала им сходить куда надо, иначе потом будет поздно, а Джейн отослала насовсем. Потом, в спокойной обстановке, Стебликов нашел действия лягушонка вполне разумными, но тогда он ничего не понимал.
Сюрпризы на этом не кончились. Барбара шевелилась рядом, что-то искала, шарила по стенке. Алекс услышал, как визгнула молния, а потом в руки ему ткнулись пальцы Барбары, что-то суя. Он взял. Это был маленький бумажный пакетик. "Таблетки, что ли? Проглотить?" - поХдумал он, но, ощупав пакетик, обнаружил в нем мягкое и все понял.
"Зачем же она так?" - пронеслось у него в голове, но она, приблизившись к его лицу, стала что-то быстро шептать, из чего он понял, что лягушонок объясняет ему причины появления детей. Алекс сник. Он понял, что обречен. После обильного питья, пения, в незнакомой и тревожащей обстановке да еще с предосторожностями Барбары практически невозможно было осуществить задуманное.
Однако все обошлось на редкость хорошо. Потом уже, анализируя эту ночь, Стебликов понял, что спасла его исключительно национальная гордость и неизвестно откуда взявшаяся нежность к лягушонку, устроившей все так толково, без ужимок, свойственных редким случайным подругам Стебликова.
Они снова вышли в коридор. Поезд мчал к Бологому, и Стебликов уже знал, что в Бологом его не высадят. Спокойное и гордое удовлетворение овладело им. Он, скромный тридцатипятилетний инженер Алексей Стебликов, смог сделать то, о чем и не снилось сейчас спящим генералам, народным артистам, академикам и дипломатам. Он достойно представил свою страну, не спасовал, не испугался, не нырнул в кусты. Он сумел соединить в этот вечер духовное и физическое, смутно уже понимая, что они неразрывны, и если бы он не пел песен, то не видать ему лягушонка как своих ушей.
Они разговаривали в ночном покачивающемся коридоре. Даже потом Стебликов не мог сообразить, каким образом им удавалось понимать друг друга. Но он достоверно узнал, что Барбара живет в штате Иллинойс, что муж у нее - судья, есть двое детей и два автомобиля. Первое было Стебликову не в диковинку.
- Сколько тебе лет? - спросил Алекс не совсем тактично.
- Тридцать пять, - оказала она.
"Наверное, сорок..." - с нежностью подумал он.
- У тебя раньше бывали такие... приключения? - подобрал он с трудом слово.
- Однажды. В Испании. Там тоже был настоящий мужчина.
И оттого, что она сказала "тоже", и оттого, что он никогда не чувствовал себя настоящим мужчиной, Алекс испытал к ней благодарность, а заодно - к своему неизвестному товарищу из Барселоны, который представился ему тореадором, конечно, кем же как не тореадором?
Он вернулся к проводнице в семь утра. Она очумело взглянула на него.
- Ты где шатался?
- Вот, - он выложил пятнадцать рублей.
- Ну, ты даешь... Я уж думала - выпал по пьяне...
- Я и выпал, - сказал Стебликов.
Стоя утром в коридоре в ожидании приезда, Стебликов понял, что американцы все до одного знают о его ночных подвигах. Они с подчеркнутой любезностью справлялись, как он провел ночь, и Стебликов всем говорил "гуд". Старушки смотрели умильно, а та, что в чепце, подарила ему полдоллара с портретом Кеннеди.
Выйдя из вагона, он нарочно пошел по перрону медленно, дожидаясь Барбары. Она догнала его в компании Джейн, и они пошли рядом, не говоря друг другу ни слова. У выхода с перрона Барбара вдруг остановилась.
- Алекс, стоп.
Он застыл у табло с указателем поездов. Барбара вынула из сумочки фотоаппарат, и не успел Стебликов моргнуть, как его озарила фотоХвспышка - небритого, помятого, с детским вертолетом и портфелем в руках.
- Гуд бай, Алекс, - оказала она.
- Гуд бай, Барбара.
И они разошлись в разные стороны.
Сколько дней Стебликов мучался угрызениями совести. С одной стороны, по всем канонам поведение его нельзя было признать моральным, но, с другой стороны, он чувствовал, что было в его приключении нечто выше морали - та простая и грубая естественность, что свойственна свободному человеку. И, конечно, хотелось поделиться. Но с кем? Сослуживцы отпадали, ибо могли истолковать превратно, жена тоже, ибо она не стала бы истолковывать, с близкими друзьями встретиться в эти дни не пришлось.
Он позвонил брату, работавшему в Доме дружбы и мира с народами зарубежных стран, и предложил вечером где-нибудь посидеть.
- Есть новости по твоей части, - сказал он.
- Что такое? - насторожился брат.
Они встретились после работы и пошли в ресторан гостиницы "Ленинград". Тот был ближе других, но Стебликова вела также смутная, неосознанная мысль о том, что в этом отеле, как успела сказать ему Барбара, американская группа проведет неделю, отпущенную на пребывание в Ленинграде. Не то чтобы он надеялся повстречать лягушонка - это было бы смешно, - но все же...
Стебликов заказал бутылку водки и скромную закуску. Они выпили, и Алекс начал свой рассказ. Брат слушал молча, все более мрачнея. Почему-то история Алекса не смешила его, хотя сам Стебликов находил в ней массу потешных моментов. Когда Стебликов кончил, брат опрокинул рюмку и покачал головой.
- Скажи спасибо, Леха, что тебя за хобот не взяли.
- Кто? - испугался Стебликов.
- Ты думаешь, они сами по Союзу разъезжают? Есть люди, - туманно объяснил брат.
- Но за что, Миша?
- За что? - брат усмехнулся и налил еще.
Они помолчали. Гремел на эстраде оркестр, начались танцы. Ресторанные девицы за соседним столиком скучающе поводили глазами, глядя сквозь братьев. Их как бы не существовало для ресторанных девиц.
- А как ты думаешь, Мишка, можно узнать, где она тут живет? - спросил Алекс.
- Не вздумай, слышишь! Выбрось из головы! Допрыгаешься, - жестко сказал брат.
Но Стебликову мысль засела. Он был человеком тихим, но твердым. Брат завел разговор о чем-то другом. Как видно, он не хотел возвращаться к ночной истории. Стебликова это задело. "Да что я плохого сделал?" - подумал он обиженно.
Дождавшись, когда брат вышел в туалет, Стволиков решительно двинулся из ресторана на второй этаж, где находилось бюро распределения иностранцев. В холле, выходящем окнами на набережную, было сумрачно и пустынно. Стебликов подошел к стойке. Девушка в форменной одежде подняла к нему голову.
- Скажите, пожалуйста, мне необходимо узнать, в каком номере остановилась Барбара Таунсенд? - вежливо спросил он.
Девушка поглядела на него скучающим взглядом.
- Такие сведения мы предоставляем только по предъявлению документа, - сказала она.
Стебликов, не задумываясь, выложил перед ней паспорт. Она поглядела на Алекса уже с интересом и принялась листать паспорт. Стебликов ждал. Наконец паспорт вернулся к нему.
- К сожалению, такая у нас не значится. Вы, вероятно, ошиблись.
- Что ж... - вздохнул он и отошел от стойки.
Он еще раз оглядел пустынный холл, понимая, что чудес не бывает, но тут швейцар отворил дверь, и с улицы в холл вошла группа иноХстранцев. Среди них была Барбара в белой шубке.
Если бы Стебликов смотрел фильм с таким сюжетом, то в этом месте он, вероятно, усмехнулся бы нелепой натяжке сценариста. Но перед ним была жизнь, и в этой жизни Барбара в белой шубке, вопреки всем законам вероятности, вопреки всему на свете, шла к нему по мраморному полу гостиницы. Стебликов даже не удивился. Именно так и должно было быть.
Не доходя нескольких шагов, Барбара узнала его и вдруг бросилась бегом навстречу. С криком "Алекс!" она повисла у него на шее, а он обнял ее мягкую шубку, растроганно шепча "Барбара...".
Американцы оторопели.
А Стебликов, пользуясь их растерянностью, проворно сбросил с плеч Барбары шубку, кинул ее на руку и потянул другой рукою Барбару за собой.
- Пойдем, пойдем отсюда...
Она двинулась за ним легко, не раздумывая, словно дело происходило где-нибудь в Монте-Карло. Стебликов был счастлив. Он спустился с американкой в ресторан, ведя ее чуть впереди и ощущая на себе взгляды.
На столике, покинутом Стебликовым, стояли недопитая бутылка водки и селедка с картошкой. Брат куда-то исчез. Стебликов усадил Барбару на место брата, и они принялись что-то говорить одновременно, не понимая и понимая друг друга, писать адреса на салфетках, в общем вели себя не совсем обычно.
Девицы за соседним столиком напряглись, во все глаза смотрели на них. Одной из них удалось поймать на себе рассеянный взгляд Алекса, и она заискивающе спросила:
- Штатница?
Алекс кивнул небрежно: чего там, обычное дало.
Мимо столика прошелся официаит. Скосив глаза на Алекса, он произнес свистящим шепотом:
- Секут.
- Кто? - поднял голову Алекс.
- Есть люди, - сказал официант словами брата.
Алекс осмотрелся. Вокруг сидели обычные посетители, пили, ели, смеялись... Барбара почувствовала его тревогу, заглянула в глаза. Он понял, что она впервые задумалась о происходящем.
- Знаешь что, пойдем отсюда, - сказал он решительно, подхватывая шубку со спинки стула. - Прогуляемся, воздухом подышим...
Они вышли в гардероб. Старик гардеробщик, подавая пальто, внимательно посмотрел на Стебликова. Тот и сам уже чувствовал тревогу и страх и сердился на себя за них, боясь уронить достоинство, потерять самоуважение, а потому застегивал пуговицы на пальто с подчеркнутой медлительностью.
Барбара нервничала.
Он понял, что она испугана не только его посеревшим лицом, но и предстоящей прогулкой по ночному неизвестному городу в чужой далекой стране.
- Не бойся. Мы погуляем, и я провожу тебя обратно, - сказал он спокойно, наклоняясь к ней.
Она поняла.
Они вышли из ресторана и пошли к Литейному мосту. Там спустились под мост и остановились над невским льдом, который топорщился под ними в нескольких метрах. Только здесь они прижались друг к другу, вновь ощутив ту дрожь, что испытали несколько дней назад.
- Ай лав ю, ай лав ю... - шептала она, и Алекс отнюдь не находил эти слова банальными, как если бы дело происходило в кино.
Она раскрыла сумку, и Алекс вновь удивился ее предусмотрительности. В сумке была бутылка розового советского шампанского.
- Ну, Барбара, ты просто клад... - пробормотал он растроганно, целуя ее.
Пробка, хлопнув, полетела на лед, а через некоторое время туда же последовала и бутылка. Шампанское не согрело их, дрожь стала лишь крупнее. Они целовались, зная, что прощаются на всю жизнь.
- Что прислать тебе? - спросила она.
- Зачем? - но понял Алекс.
- Презент, на помять...
- Ну, если хочешь... Пластинку.
- Какую?
- Эллу Фитцджеральд. Или Дюка.
- Уэлл, - сказала она.
Было уже около часа ночи. Алекс повел Барбару к гостинице под руку. Он вновь обрел уверенность и спокойствие, столь необходимые мужчине с иностранной женщиной. Перед входом в отель Барбара сделала движение рукою, желая освободиться.
- Тебе не надо туда ходить, - сказала она.
Но Алекс лишь крепче сжал ее руку, и они прошли мимо швейцара к лифту. Когда они вышли на четвертом этаже, коридорная сказала Алексу:
- Молодой человек, уже поздно.
Но Алекс спокойно прошел мимо нее, ведя Барбару под локоток. Была слабая надежда, что его примут за иностранца, но вообще ему не хотелось терять даже части той внутренней свободы и достоинства, которые он обрел в результате этой истории.
- Молодой человек, я предупредила! - крикнула вслед коридорная.
В номере Барбары и Джейн сидело человек шесть американцев, среди них старик переводчик. Он встретил Алекса с холодноватой приветливостью, метнув на Барбару быстрый взгляд. Алекс понял, что лягушонок получит втык по политической линии.
Он посидел минуты три, даже снял пальто, чтобы показать этим американцам, что он ничего не боится, но, по правде сказать, волна беспокойства поднималась со дна его души, омрачая настроение.
Он поднялся.
- Гуд бай, Барбара.
- Гуд бай, Алекс, - сказала она и поцеловала его в щеку.
Алекс вышел из номера и прошел мимо дежурной так же уверенно, как и прежде. Она посмотрела на него с некоторым уважением и сочувствием, как смотрят на человека, отстаивающего свои принципы.
Через три месяца Алекс получил на почтамте бандероль из Соединенных Штатов Америки и, уплатив пошлину, стал обладателем концерта Эллы Фицджеральд в зале "Карнеги-Холл" и записи оркестра Дюка Эллингтона. Еще через некоторое время он отправил в Соединенные Штаты пластинки с записью русских народных песен и романсов в исполнении Шаляпина.
Каждый раз, когда Стебликов ставит на свой старенький проигрываХтель пластинку Эллы и слушает ее концерт, ему представляется, как на другом конце Земли, в штате Иллинойс, голос Шаляпина, может статься, поет:

О, где же вы, дни весны,
Сладкие сны,
Светлые грезы любви...

И ему странно и сладко об этом думать.

1984 г.

На страницу "Содержание"