Сергей Арно

ТОЧКА

Когда утром в шесть часов в дверь раздались четыре звонка подряд и бомбист Давыдов, соскочив с кровати, вышел в коридор, он был уверен, что пришли за ним, и пожалел, что не припас на всякий пожарный случай "лимонку".

Бомбист Давыдов жил с матерью, старенькой, слепенькой и глухонькой. Проживали они на самом распоследнем этаже в нищете, но довольствии. Давыдов довольствовался своей разрушительной деятельностью, а мать была не то что довольна, но бесчувственна к окружающему; только раз в несколько лет, накануне выборов, ее вдруг охватывало беспокойство, и она старалась выйти куда-то; но бомбист Давыдов ее не пускал. Было необъяснимо, каким образом оставшимся количеством слабых чувств узнавала старушка о готовящихся выборах, ведь сидела она дома безвылазно. Вылазки делал Давыдов. Он покупал все нужное в магазинах, и иногда, когда в теле ощущалось сладкое томление и душу влекло куда-то вдаль и ввысь... Давыдов по черной лестнице пробирался на чердак, где таились у него боеприпасы, мастерил бомбу и шел на дело.
Часто он брал с собой Тихона Федоровича, ветерана и инвалида войны, ходившего на протезе с палкой. Они вместе разрабатывали операцию в подробностях, а Тихон Федорович даже рассчитывал все в тетрадке арифметически, имея сызмальства склонность к цифрам. Но расчетами и планом пользовались редко, чаще действовали по обстоятельствам.
Давыдов познакомился с Тихоном Федоровичем случайно, когда тот своей инвалидной палкой громил витрины торговых ларьков и матерился при этом. Давыдов выпросил инвалида у охранников правопорядка и предложил работать на общественных началах сообща. Старик согласился тотчас, проявив себя на первом же деле хладнокровным разрушителем.
Тихон Федорович был сильно обижен предпринимательским движением, в рядах которого ему не нашлось места. Осерчав, он с любовью лепил для Давыдова бомбочки; и каждый взрыв машины, ларька или магазина радовал инвалида до слез.
Давыдов взрывал чужое имущество не по злобе или из мести и даже не ради спортивного интереса, а из благородства помыслов, считая, что своим активным сопротивлением бандитскому разгулу он совершает хорошее благородное дело. Ведь кто-то должен был этим заниматься. Ощущая свои слабые силы, Давыдов решил, что если незаконное добро нельзя раздать малоимущим, то уж пускай вовсе пропадает в огне. Распознать насильников и бандитов, которыми кишел город, не могли только сильно занятые органы милиции. Кроме того, сосед по лестнице по кличке Боцман часто, не ведая того, служил правому делу, оказываясь наводчиком у бомбиста Давыдова. В своей тяге к справедливости Давыдов уничтожал только движимость и недвижимость, не желая человеческих жертв. Правда, вошедший в раж Тихон Федорович много раз предлагал взяться за живую силу противника, но бомбист Давыдов твердо стоял на бескровной позиции. Случалось, что между группировками на почве вредительств Давыдова вспыхивали скандалы и автоматные перебранки, но недоразумение скоро обнаруживалось. Многие обиженные бомбистом Давыдовым искали с ним встречи, о нем ходили слухи и легенды; но прыщавая физиономия, сальные волосы с обильной перхотью и омерзительная костлявость тела не вызывали даже предположения, что такая с виду ничтожная личность может быть легендарной.
Старуха мать, когда он приходил с дела, одним из сохранившихся чувств принюхиваясь к воздуху, говорила:
- Пожарищем тянет. Никак запалил чего, сынок?
Но Давыдов отмалчивался. Это тлел внутри него огонек обиды за жизненную несправедливость к людям, не обнаружившим себя в рыночных рядах зарождающегося капитализма, и мать чувствовала это.
Раньше Давыдов пользовался бутылками с зажигательной смесью, но после знакомства с инвалидом у него появились настоящие "лимонки" и бомбы.
Во время войны Тихон Федорович служил взрывником и в один прекрасный день, уже под конец войны, из-за неаккуратного обращения со взрывпакетом собственноручно сделал себя инвалидом без ноги. С тех военных пор он вспоминал взрывные молодые годы и с тоской вздыхал:
- Эх, мать честная!
Взрыв оторвал ногу Тихона Федоровича, но взамен открыл у него некую способность, при помощи которой бывший взрывник мог чувствовать сквозь стены и видел иногда то, чего не видели другие. Раньше - в реалистическом времяисчислении - такого человека называли "с приветом", теперь - экстрасенсом. Инвалид войны в погоне за добавкой к пенсии обошел все торговые ларьки и магазины в округе, недорого предлагая свои уникальные способности и гарантируя, что после его обработки товар сразу раскупят. Но его никто слушать не хотел, и, осерчав от неудач, он принялся бить инвалидной палкой витрины недоверчивых предпринимателей, где и повстречался с Давыдовым.
Познакомившись ближе и увидев, как мучается Давыдов с зажигательной смесью, Тихон Федорович повез его в пригород на Синявинские болота и долго бродил там, крутя в руке ивовую веточку, бормоча что-то и пристально глядя в землю, а обнаружив нужное место, велел Давыдову копать. Сначала не нашли ничего. На третий раз откопал Давыдов неразорвавшуюся бомбу... С этого все и началось. С каждой вылазкой ветеран войны совершенствовался все больше в своем сенсорном искусстве. Давыдов выкапывал из земли противотанковые мины, заржавленные снаряды и "лимонки". Однажды нашли они целый склад оружия немецкого производства, были там гранатомет, ручной пулемет... В умелых руках подрывника все шло в дело и перекочевывало на чердак дома, где жил Давыдов, а оттуда в офисы, магазины и автомобили авторитетов мафиозных группировок. Но совсем не это было главным в жизни увечного подрывника, работа с бомбистом Давыдовым являлась увлечением, хобби, главным были поиски Точки. Своим экстрасенсорным чутьем и арифметическими расчетами Тихон Федорович пришел к убеждению, что планета имеет на своем теле Точку, быть может самую главную Точку, с которой все началось и которой все, по его представлению, окончится. Точка эта сначала располагалась на Дальнем Востоке. Один раз летом он, пользуясь бесплатным проездом на поезде, ездил на Дальний Восток и таскал свой протез по сопкам в поисках заветной Точки, но не нашел. А потом Точка переместилась, кажется, в Японию, а после - неизвестно куда.
Имел Тихон Федорович и одну страстишку, носящую имя Марина и проживавшую по одной лестнице с бомбистом Давыдовым.
Иногда Тихон Федорович, подкараулив у парадной Марину, галантно отставляя протез в сторону, пропускал ее вперед... И торопливо карабкался вслед по лестнице, не сводя глаз с ее обворожительного зада.
- Эх, мать честная...
Вздыхал он после того, как Марина закрывала за собой дверь квартиры.
- Ну, мать честная! - и постукивал палкой по протезу.
Счастливый обладатель чудесного зада звероподобный Боцман ездил на блестящей машине с названием из трех букв, без правил. В ГАИ, где он купил права, о правилах дорожного движения никто ничего не сказал, а Боцман спрашивать не стал. Его узкий лоб, маленькие глазки и мясистый, коротко остриженный затылок были в моде, и девушки Боцмана любили.
Служил он в шайке бандитов, зарекомендовал себя с хорошей стороны, пользовался уважением товарищей по работе и был удостоен от начальства поощрения... Иногда у Боцмана случались "запои". Бывало, продолжались они всю неделю, и тогда Марина отпрашивала его с работы, ухаживала за ним, бегала в магазин за книжками и всячески старалась угодить мужу. Боцман читал. Почти без сна, употребляя только воду и хлеб, Боцман читал не переставая. Он читал "Братьев Карамазовых", "Как закалялась сталь", "Скарлетт", "Муху-Цокотуху"... Все, что попадалось на пути. Перелистывал страницы, слюнявя пальцы, уперев набитый кулак в узкий лоб... а потом, уже дочитав до последнего слова, если оказывался грустный роман, плакал навзрыд и в тоске и отчаянии бил кулачищами по столу. В последний раз он три дня прорыдал над "Курочкой Рябой". Когда литературный "запой" кончался, Боцман день отъедался, потом, взяв кистень, "испанский сапожок", пистолет, электрический утюг и прочий инвентарь, ехал по своим бандитским делам.
К чтению его приучил писатель Эдик, поселившийся в квартире Давыдова, для удовлетворения своих литературных потребностей использовавший целомудренный, неразвращенный мозг Боцмана.
- Никто сейчас ничего не читает. Ты, Боцман, читатель новой формации. Только в загадочной России мог появиться такой читатель. Ты читатель будущего.
Кочегар-писатель Эдик стоял на литературном посту твердо. Раньше подземная армия кочегаров-писателей была трудноисчислима, но изменившаяся жизнь выгнала писателей из тьмы подвалов, и они разбрелись по огромным просторам рынка, ища пропитания. И Эдик остался один. Сидя в котельной, располагавшейся под его домом, Эдик настойчиво писал рассказы, повести, роман... Словом, все, что приходило в голову. Когда-то писатели-кочегары находили в его произведениях зачатки таланта. Удалось ли развиться этим зачаткам, могли ответить только они, но они не дождались. Эдик сам воспитал для себя читателя и писал с воодушевлением.

Вредительская активность бомбиста Давыдова требовала выполнения конспиративных обязанностей. Он, конечно, догадывался, что занятия подобной незаконной деятельностью могут и обязательно когда-нибудь принесут ему неприятности, и всегда был начеку, но в последнее время... Да, в последнее время у Давыдова на голове появилось особенно много перхоти, это был верный признак того, что бомбист Давыдов тревожится. Больше всего настораживал его сосед-писатель. Эдик был единственным соседом по квартире, и в последние дни в его выражениях бомбисту Давыдову чудился второй смысл, недосказанность... Встречаясь в кухне, Давыдов часто ловил на своей костлявой спине подозрительный взгляд, ему было известно, что Эдик дружен с соседом по лестнице бандитом Боцманом, а его группировка особенно пострадала от Давыдова. Кроме того, две недели не приходил Тихон Федорович, и, может быть, его уже...
Когда утром в шесть часов в дверь раздались четыре звонка подряд и бомбист Давыдов, соскочив с кровати, вышел в коридор, он был уверен, что пришли за ним, и пожалел, что не припас на всякий пожарный случай "лимонку". Открывать он не торопился - сосед Эдик был на смене, мать на звонки не реагировала. Некоторое время постояв у двери в майке и трусах, раздумывая, наконец махнул рукой и открыл замок. Но Давыдов обманулся - был это инвалид Тихон Федорович, почему-то весь в орденах и медалях. Праздничный ветеран гордо прошествовал в кухню.
- Так вот, - усевшись за кухонный стол, торжественно заговорил Тихон Федорович, раскрыв толстую тетрадь. - Гляди сюда.
И Тихон Федорович стал листать перед Давыдовым мелко исписанные листы тетради, но Давыдов, будучи образованным средненько, понимал в математических расчетах слабо и не старался вникнуть в суть.
- Короче говоря, - убедившись в бесполезности научных доводов, сказал Тихон Федорович. - Точку я нашел, понял?
Бомбист Давыдов пожал плечами и пошел к плите ставить чайник.
- Самую главную Точку на планете, - продолжал ему в спину экстрасенс. - Я ж ее, родимую, на Дальнем Востоке искал, а она тут. Вон, в доме напротив. Точка обновления планеты!
Через улицу напротив стоял пятиэтажный дом, жильцов его выселили давно, возможно даже до рождения Давыдова. Почему-то никто не ремонтировал дом капитально. Несколько раз, правда, пытались - обнесли часть его лесами, но бросили. Так он и остался недостроенный, недоразрушенный. Если и было место на планете, с которого следовало начать ее обновление, то более гиблого и безнадежного места было не сыскать.
- Ты пойми, Давыдов, - склонившись над чашкой с простывшим чаем, продолжал говорить уже осипший от напряжения голоса Тихон Федорович. - Мы ведь можем с тобой планету обновить, понимаешь? И все здесь, - он, звеня наградами, развел широко руками, - все станет новым, чистым и светлым... Нужно только разрушить этот грязный мир. И все начнется сначала.
До Давыдова доходило все не вдруг, оттого каждую мысль Тихон Федорович повторял трижды, только формулируя иначе.
- Для этого нужно только взорвать последнюю бомбу. Понимаешь? Вот я тут все рассчитал. - Ветеран схватился за тетрадь, открыл ее наугад, но, посмотрев на Давыдова, закрыл снова. - В общем, если на этой Точке взорвать бомбу большой мощности, то Точка эта откроется и всосет, как пылесос, всю кожу планеты, всю ее оболочку. Понял? Только нужен взрыв... Последний!!
Поначалу, будучи несогласным с ветераном войны, Давыдов, уставая от его эмоциональной речи, постепенно проникался идеей. Одним махом покончить со всем злом было заманчиво, тем более в последнее время, обозревая плоды своего труда и думая о том, сколько предстоит совершить еще взрывов, бомбист Давыдов унывал. Он видел непочатый край работы, зная, что его слабыми силами здесь не обойтись. И почему было не привлечь к этому делу научные знания Тихона Федоровича? На все его редкие вопросы старик тут же находил убедительный ответ... И Давыдов сдался. Приятно было решить все без исключения вопросы одним взрывом, все проблемы бедных, больных, бездомных и обиженных людей, так что они и сами не заметят.
Давыдов отыскал в кладовке фонарик с подсевшими батарейками. Он давал мало света, но решили, что этого достаточно. Когда уходили, мать еще не вставала.

В заброшенное здание проникли через двор. Тихон Федорович знал дорогу, побывав у Точки много раз. Пришлось, спустившись в самый низ, идти по подвальным помещениям, распугивая кошек.
- Вот мы и дошли до Точки, - сказал Тихон Федорович, остановившись в центре одного из отсеков подвала. - Она и есть.
- Где? - бомбист Давыдов, вглядываясь в слабоосвещенное место, присел на корточки.
- Туда смотреть нечего, - рассердился Тихон Федорович. - Я говорю, что здесь. Верь.
Целый день, жалея инвалида, Давыдов самолично таскал в подвал выселенного дома боеприпасы. Звеня наградами Родины, Тихон Федорович хлопотал вокруг Давыдова, указывая, как все следует уложить для лучшего проникновения разрушительной взрывной силы в самую Точку.
Управились к вечеру почти впотьмах. Фонарь угасал. Бикфордов шнур по велению Тихона Федоровича отвели за угол стены. Бомбист Давыдов не возражал, признавая сейчас старого взрывника-экстрасенса за командира. От навала боеприпасов перешли за угол, куда вел бикфордов шнур. Инвалид, не боясь простуды, вытянул протез и уселся прямо на песок. Давыдов присел рядом. В умирающем свете фонаря сидели молча, Давыдов отдыхал после тяжелого и упорного труда, Тихон Федорович думал неизвестно о чем.
- Ты пойми, мы с тобой землю обновляем, - шепотом проговорил Тихон Федорович. - От всей нечисти. Эх, мать честная!..
Фонарь погас, установилась полная тьма. В подвале она была плотной и вязкой. Бомбист Давыдов, достав из кармана коробок, зажег спичку, осветив медальный блеск и бледное лицо старика, потом отыскал глазами конец бикфордова шнура и зажег его... Старый шнур сильно дымил и горел еле-еле.

А тем временем писатель Эдик, сидя за столом в котельной, обдумывал, возможно, последний в жизни человечества рассказ. Обдумав хорошенько, он взял в руки шариковую ручку и написал большими кривыми буквами:

ТОЧКА

На страницу "Содержание"