Памяти моих родителей...

Действующие лица:

Актеры могут играть в спектакле по нескольку ролей на усмотрение режиссера.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Пустое пространство сцены. Планшет прочерчивает по диагонали кирпичного цвета полоса. По этой полосе идет Сергей.

Сергей (указывает на полосу). Представьте себе, что это дорожка в Летнем саду. Немного воображения — и вы увидите ее. Лично мне это совсем не сложно, стоит только закрыть глаза... (Продолжает идти с закрытыми глазами.) Тенистые кроны вековых лип, на невысоких постаментах — мраморные скульптуры. Вот античные божества: Аполлон, Немезида, Флора... Бюсты Нерона, Клавдия... Аллегории: Утро, Полдень, Ночь... Невдалеке Правосудие с Милосердием ... (Открывает глаза.) Возможно, наврал, назвал в другом порядке. Статуи иногда меняют местами, одни увозят, другие ставят взамен — не в этом суть... За спиной — Нева, впереди — Карпиев пруд. Летом в этом пруду квартирует парочка лебедей. Еще дальше — Мойка. Справа — Лебяжья канавка. Слева — Фонтанка. Летний сад — островок. Но нет, назову его островом, в нем слишком много сошлось для меня, слились воедино пространство и время, прошлое, настоящее и будущее. Дорожка, по которой сейчас иду, — ось моей жизни. Здесь я родился... Здесь, совсем рядом, только перейти мост... Родители до сих пор живут в нашей старой квартире. Сейчас я направляюсь к ним.

Возникают очертания комнаты в петербургской коммуналке. Круглый стол, над столом абажур.
Выходит Мать Сергея, накрывает к чаю. Следом за ней Отец с программой телепередач в руках. Они о чем-то переговариваются, но сначала голосов их не слышно.

 

Сергей. Сегодня получил письмо от сына. Он уже третий месяц в армии. Сейчас в учебке.

Отец. Парень неглупый, попал в ракетные войска.

Сергей. Мой сын из породы яйцеголовых, все больше сидел у компьютера...

Мать. Пишет часто. Скучает...

Отец. Судя по письмам, не многое там изменилось. С песней на завтрак, с песней на обед, вечерняя прогулка на плацу — тоже с песней.

Сергей (достает и разворачивает письмо.) Это письмо он прислал на мой рабочий адрес, не на домашний, как обычно. Почему? Я понял это, когда прочел. Он не хотел, чтобы его прочла жена. Родителям, думаю, можно...

Прожектор высвечивает Лешку. Он в военной форме стоит возле тумбочки дневального.

 

Алексей. А так мне даже стало нравиться в армии. Все по расписанию, не надо думать ни о чем. Только вечерами бывает немного грустно. Я часто вспоминаю Летний сад...

Отец. На фронте я тоже часто вспоминал Летний сад...

Алексей. Уже наступила осень. Представляю, как там сейчас красиво!..

Сергей. Красиво-то оно красиво, Лешка, только сейчас мне не до красот. (Просматривает письмо.) Вот это место.

Алексей. Мама мне написала, что вы, скорее всего, на время разойдетесь. А может быть, и не на время — навсегда.

Мать. Постой, Сережа, ты разводишься? Это правда?

Сергей. Не знаю. Окончательно мы еще не решили... А что?

Мать. Как что? О таких вещах не говорят впроброс...

Сергей. Дальше читать?

Отец. Читай.

Алексей. Конечно, я давно понял, что дела у вас идут неважнецки, а попросту говоря, в последнее время ладили вы, как кошка с собакой, хотя при мне старались не подавать виду, и все-таки не знаю...

Мать. Как кошка с собакой. Так и знала! (Отцу.) Я говорила тебе, она себя еще покажет!

Сергей. Мама! Только, пожалуйста, без комментариев!

Мать. Вы собрались разводиться, а мне и слова не скажи? Почему?

Сергей. Да потому, что ты уже все сказала, еще когда мы жили все вместе!

Мать. Так и знала, во всем обвинят меня!

Отец. Ты можешь помолчать?

Мать. Не затыкай мне рот!

Сергей (на взводе). Дальше читать?

Мать. Читай!

Алексей. Конечно, если у тебя на стороне появилась другая баба, то я тебя понимаю как мужик мужика...

Отец. Совсем стал взрослый наш Лешка.

Мать. Ты действительно завел кого-то на стороне?

Сергей. Глупости! Никого у меня нет! Не в этом дело...

Мать. Так, значит, у нее?

Сергей. Не знаю. Я не думаю.

Мать. А я теперь в этом просто уверена!

Сергей. Все! Хватит! Оставим в покое мою личную жизнь!

Мать. Ты мог бы понять мое беспокойство...

Сергей. Мама! Я еще сам ничего не знаю! Ты, как всегда, торопишь события.

Отец. Ну хватит вам! Читай дальше.

Мать. Читай!

Алексей. А если соберетесь прислать мне посылку, то не кладите в нее всякой ерунды, а только самое насущное: пряников с вишневой начинкой, карамели и побольше сигарет, можно даже без фильтра...

Отец. Где ж это мы ему возьмем с вишневой? Пошлем обычных...

Сергей (смеется). Он просит не присылать ерунды.

Мать. Да что вы заладили про пряники! Ты действительно решил расстаться с Ириной, Сережа?

Отец. Ну, что там еще в письме?

Сергей. Снова про Летний сад. (Передает письмо отцу.) Читайте сами, я лучше пойду. (Матери.) Займись посылкой, мама. (Поспешно уходит.)

Отец. Убежал...

Мать. Ты думаешь, это серьезно?

Отец. Зачем бы тогда она написала Лешке?..

Мать. И что она ему написала?

Прожектор высвечивает Ирину за рабочим столом.

 

Ирина. Ты поймешь меня, Леша, ты уже взрослый. Мы с отцом давно перестали понимать друг друга, так зачем тянуть семейную лямку? Пока ты был с нами, это еще имело какой-то смысл, но теперь... Наверное, мы с отцом перестали друг друга любить. А жить без любви — это обречь себя на раннюю старость. Но мне еще не так много лет, я не хочу превратиться в старуху!

Сергей идет по дорожке Летнего сада, его догоняет Отец.

 

Отец. Сережа! Речь действительно идет о разводе? Мать велела спросить...

Сергей. Папа, только не сейчас. Давай поговорим в другой раз.

Отец. Ну хорошо, хорошо. Мать считает, что просто у вас наступил возрастной кризис. Все через это проходят. Кризис среднего возраста.

Сергей. Ей виднее.

Отец. Ты только не торопись с окончательным решением. Потом ничего не воротишь. Обещаешь мне?

Сергей. Иди успокой мать. А то она себя накрутит. Это она умеет!

Отец уходит.

 

Сергей. Как легко найти всему объяснение. Кризис среднего возраста! Подобные разговоры я слышу давно. Видно, время пришло! Интересная картина получается: сорокалетний мужик вроде уже и не мужик, а что-то вроде истеричного прыщавого подростка, который мечется и не может найти себя. Я лично себя таковым не ощущаю!

Ирина (за рабочим столом). У него, видишь ли, кризис среднего возраста! Подруги мне все уши прожужжали об этом. А у меня не кризис? Чем я хуже? Почему никто не хочет подумать обо мне? И даже Алексей!.. (Разворачивает письмо, читает.)

Алексей (в луче прожектора). Я все обдумал, мама. Конечно, ты поступишь по-своему, но я считаю, ты должна удержать отца.

Ирина. Я? Удержать? Ты ничегошеньки не понял, Лешенька! Это не он уходит от меня, это я решила от него уйти! Эх, Лешка, Лешка, все вы, мужики, эгоисты. Думаете, что мир крутится вокруг одних вас. Ан нет! Это не я его, это он должен меня удержать! Если сумеет, в чем лично я сомневаюсь. В конечном счете, не с меня — с него все началось.

Сергей выносит на сцену раскладушку, раздвигает ее. Ирина молча наблюдает за ним. Установив раскладушку, Сергей уходит. Появляется Лешка. Сейчас он не в военной форме, а в обычной одежде, которую носят все молодые люди его возраста.

 

Алексей. Зачем достали раскладушку? Мы ждем гостей?

Ирина. Не задавай дурацких вопросов. Отец на ней будет спать.

Алексей. Опять поцапались?

Ирина. Что значит поцапались? Что значит опять? Просто нам тесно вдвоем на диване.

Алексей. Купите другой. Пошире. Муж и жена должны спать в одной кровати, так нас еще в школе учили.

Ирина. Чему же вас учат в институте?

Алексей. О, многим полезным вещам! Тут тетка из Америки приезжала по борьбе со СПИДом, учила нас, как надо презерватив надевать.

Ирина. Бог мой!

Алексей. Ты представляешь, вызвала меня к доске — ну, я и показал, как это делается.

Ирина. Зачем ты мелешь чушь? Думал вогнать меня в краску? Иди пиши свои курсовые, мой маленький пошляк!

Алексей. Ну, мам! А если говорить серьезно?

Ирина. О чем?

Алексей. О вас с отцом.

Ирина. Я не намерена обсуждать с тобой свою личную жизнь!

Алексей (смеется). Что ты называешь своей личной жизнью? То, что у вас происходит на этой диван-кровати “Юность” с отломанной ножкой? Про это я знаю с первого класса!

Ирина (плачет). Уйди, урод! (Убегает.)

В центре сцены — Сергей.

 

Сергей. Раскладушка! Какая глупость! Нужно было двадцать лет прожить бок о бок, чтобы устраивать шум из-за какой-то раскладушки! Да, это я ее достал! Так было надо! Потому что устал! Потому что, если люди перестали понимать друг друга, стоит ли им... Эх! Почему я должен что-то объяснять? В конце концов, и в жизни мужчины есть свои интимные моменты, о которых не принято говорить!

Ирина (появляется перед Сергеем, кричит). А мне плевать! Будь у тебя даже десять любовниц, мне это безразлично! На-пле-вать! Поверь, я не останусь в долгу! (Убегает.)

Сергей. Какая связь между любовницей и раскладушкой? Типичная женская логика. И моей матери первым делом пришла в голову эта же глупая мысль.

Мать (в луче прожектора). Смотри, не запутайся, Сережа! Не доверяй никому! Бабы у нас озверелые, им бы только зацапать, зацапать!..

Сергей. Как всегда пальцем в небо! Придумали объяснение и успокоились. Но ты-то, Лешка? Ты тоже считаешь, что у меня роман на стороне? Эх, думайте, что хотите! Если у меня и нет любовницы, ее бы стоило выдумать. Смотрите! Вот она — Любовница всех времен и народов!

Выходит Любовница в халатике-кимоно. В руках у нее поднос, на котором две зажженные свечки и два бокала с вином. Любовница садится на пол у ног Сергея.

 

Любовница. Рыбка моя!

Сергей (садится на пол рядом с Любовницей). Киска моя!

Берут бокалы, чокаются, пьют.

 

Любовница. Я твоя киска, ты — моя рыбка.

Сергей. Нет, это я твоя рыбка, а ты моя киска. (Изображает рыбу, которая глотает ртом воздух.)

Любовница. Мяу, мяу, мяу!

Сергей. Кис-кис-кис!

Любовница. Я твоя гейша. Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя!

Сергей. Я тоже...

Любовница. Ты мой сексуальный монстр!

Сергей. Прости, сегодня я был не в лучшей форме...

Любовница. Если бы ты мог представить, в какой форме мой муж. Ха-ха-ха! Кстати, который час? (Смотрит на часы.) Пять? Тебе пора. (Задувает свечи и, достав из кармана халата мобильный телефон, набирает номер.) Зайка, это я! Почему так плохо слышно? Ах, едешь в метро... Ты зайди в универсам, купи сметану. Что значит почему? Ну, зайка, не бурчи по мелочам. Неужели так сложно? (Срывается на крик.) Да, не могла, потому что у меня болела голова, и я целый день провалялась в постели! (Уходит.)

Сергей. Ну если это называется любовью, то у меня действительно кризис среднего возраста! (Тоже уходит.)

Ирина сидит за рабочим столом. Входит Кувшинов.

 

Кувшинов. Здравствуйте. (Кланяется.) Доцент Кувшинов. Меня прислала ваша подруга.

Ирина. Зачем?

Кувшинов. Не знаю.

Ирина. Может, нужна какая-то помощь, консультация?

Кувшинов. Ну, что-то вроде этого, а может, нет.

Ирина. И да, и нет?

Кувшинов. Ага. И да, и нет!

Ирина. Ну вот что, расскажите о себе.

Кувшинов. Уф! С удовольствием. С женой развелся давно, алименты выплачены. Жил с мамой. Теперь мать умерла. Зарплата приличная. В бытовых вопросах полный профан. Пью умеренно.

Ирина. Даже так...

Кувшинов. Да, именно так. У меня к вам предложение: давайте вместе поужинаем?

Ирина. Где?

Кувшинов. Можно в кафе. А можно сразу поехать ко мне домой.

Ирина. Ну вот что, Кувшинов, вы, к сожалению, ошиблись адресом. Подруга что-то перепутала.

Кувшинов (кокетливо). Неужели?

Ирина. Именно так. Я вам сочувствую, но не могу ничем помочь.

Кувшинов. А жаль. Вы сразу мне понравились. Я все-таки оставлю вам телефончик. Буду с нетерпением ждать звонка. (Вручает Ирине визитку и уходит.)

Ирина. Проклятая раскладушка! Не стоило им говорить про нее. Теперь мои подруги сорвались с цепи. Они, конечно же, из самых добрых побуждений. Но что такое любовь? Всегда считалось, что это что-то неземное... Как вспышка на Солнце. Вдруг разгорится, захватит тебя целиком... А что у нас? Расчет, расчет, расчет... Как это ни печально, время нашей любви ушло...

Мать в комнате возится у обеденного стола, к ней подходит Алексей.

 

Алексей. Послушай, ба, не дашь мне денег?

Мать. Сколько?

Алексей. Хотя бы рублей сто.

Мать. Зачем тебе деньги?

Алексей. Девчонке на цветы.

Мать. Сто рублей на цветы?!

Алексей. А ты не знаешь цены? Я у тебя еще мало прошу! Знаешь, сколько теперь стоит букет?

Мать (достает кошелек и отсчитывает деньги). Знаю, знаю... А ведь до денежной реформы цветы можно было купить за рубль. Прекрасные цветы.

Алексей. До какой реформы?

Мать. Разумеется, до хрущевской. А во что превратился рубль после? В 10 копеек. За десять копеек цветов уже невозможно было купить. Они снова стоили рубль. Я заметила, после каждой реформы цветы становятся все дороже. Бедные, как вы живете? Что дарите своим девушкам?

Алексей. В принципе, не обязательно что-то дарить...

Мать. С чем же вы ходите на свидание?

Алексей. Ну... С бутылкой пива.

Мать. О!..

Алексей берет деньги и уходит.

 

Отец (выходит). Куда это он полетел?

Мать. Взял сто рублей и — на свидание.

Отец. На прошлой неделе выцыганил у меня двести.

Мать. Хоть бы одним глазком взглянуть на нее...

Высвечивается комната в квартире Сергея и Ирины. У окна стоит раскладушка. Интерьер современный, с компьютером.
Входят Марина и Алексей. Марина — смазливая девица с рюкзачком за плечами.

 

Марина. У вас тут тесно. Двухкомнатная?

Алексей. Да. Кооператив. Та, что поменьше, — моя.

Марина. Хоть дом кирпичный. (Смотрит на раскладушку.) А кто на раскладушке спит?

Алексей. Понимаешь, родственник приезжал. Отец не успел убрать. (Привлекает Марину к себе и целует.)

Марина. Какой ты ненасытный. Хватит!

Алексей. Еще, еще...

Марина. Ой, хватит, хватит! У меня распухнет рот, и нос свернется на бок! Ты мне весь макияж испортил!

Алексей пытается повалить Марину на раскладушку.

 

Марина. Ты что?

Алексей. Ты обещала мне. Когда?

Марина. Прости, Алеша, я старомодная, наверное, но я так не могу. Этим я буду заниматься после свадьбы.

Алексей. Так в чем же дело? Давай поженимся. Я тебя люблю.

Марина. Какой ты быстрый. А жить на что? Отец сказал, пока не кончишь институт, о замужестве не мечтай, все равно денег не дам. И ведь не даст, я его знаю.

Алексей. А мы отцу не скажем.

Марина. Какой ты глупый. (Разглядывает себя в зеркальце.) Господи, так хочется свободы, денег, человеческой жизни! (Роется в косметичке, из нее вываливаются презервативы.)

Алексей. Что это?

Марина. Первый раз видишь?

Алексей. Презервативы? Зачем они тебе?

Марина. Ой, только не впадай в истерику! Мать каждый день подкладывает. Боится за меня. Вот дура!

Алексей. Все. Уходи.

Марина. Ты что, рехнулся?

Алексей (кричит). Уходи, я сказал!

Марина. Ну, и подумаешь. Ну, и пойду. (Уходит.)

Алексей ложится на раскладушку лицом в подушку и застывает.

 

Ирина (подходит к раскладушке). Есть будешь?

Алексей (не поднимая головы). Нет.

Ирина. А что ты будешь?

Алексей. Ничего.

Ирина. Как в институте?

Алексей. Нормально.

Ирина (зовет Сергея). Сергей!

Выходит Сергей.

 

Ирина. Ты должен поговорить с сыном!

Сергей. О чем?

Ирина. Ты ничего не замечаешь! Господи, что ты за человек?! Ты ничего вокруг себя не видишь, всю жизнь ты думал только о себе, ты никого не ставил в грош, ты закоснелый эгоист, ты никого, кроме себя, не любишь, тебе на всех плевать, даже на собственного сына!

Сергей (спокойно). Закончила? Скажи мне, что произошло?

Ирина. Не знаю... Он лежит!

Сергей. Ну хорошо, я с ним поговорю.

Сергей подходит к раскладушке, на которой лежит Алексей.

 

Сергей. Леша. Лешка! Ты меня слышишь? Ты это что, решил оккупировать мою раскладушку?

Алексей поднимается, переходит к компьютеру, надевает наушники.

Содержательный вышел разговор. А что поделаешь? Никто не учил нас, как надо разговаривать со взрослыми детьми. Мы только думаем, что воспитали их, на самом деле они воспитались сами, помимо нас. Ну, в детстве было проще, скажешь ему “агу-агу” — и дело с концом, но когда ему восемнадцать... (Кашляет, чтобы привлечь внимание Алексея, подходит ближе, делает ему “козу”.) Агу-агу!

Алексей, оторвавшись от экрана, крутит пальцем у виска и снова отворачивается.

 

Ты можешь уделить мне пять минут?

Алексей. Что?

Сергей. Всего пять минут, а потом будешь гоняться с гранатометом за своими пришельцами, бандитами или кто они там!

Алексей. Злые гномы с планеты Альдебаран.

Сергей. Вот-вот, за гномами. Живешь в каком-то виртуальном мире.

Алексей. И что?

Сергей. Когда-нибудь ты так же придешь к своему сыну, но он не услышит и даже не увидит тебя!

На сцене появляется существо с виртуальным шлемом на голове, чем-то напоминающим противогаз.

 

Сергей. Ты скажешь: “Эй, сынок! Что с тобой?”

Существо (говорит и движется, как робот). Все функции работают нормально. Давление 120 на 70, в системе сбоев нет. Жизнь виртуальна, и это нормально. (Уходит.)

Сергей (ему вслед). Ты слышишь меня, сынок?!

Алексей. Зачем ты кричишь?

Сергей. Пытаюсь докричаться. Как ты живешь, сынок?!

Алексей. Нормально.

Сергей. Что происходит с тобой?

Алексей. Ничего.

Сергей. Ничего не ответ. Не хочешь говорить?

Алексей. Почему же... (Отрывает взгляд от дисплея и смотрит на отца.) Спрашивай. Что ты хочешь услышать?

Сергей. Чем ты живешь, сынок? Я пытаюсь понять ваше поколение. Вы для меня загадка! Из чего состоит ваша жизнь? В чем вы находите смысл?

Алексей. Его нет.

Сергей. Как нет?

Алексей. Меня девчонка спросила: “Где Летний сад?” — “Неужели не знаешь?” — “Нет.” — “А зачем тебе?” — “По радио передавали, там новый бутик открылся, рядом с Летним садом, хочу разведать”. И как после этого жить?

Сергей. Ну, это частный случай...

Алексей. Не частный, папа, нет! Ты спросил меня, в чем смысл? Нет никакого смысла! Бессмыслица и одиночество. (Указывает на экран дисплея.) Вот где еще остался смысл! Стоит мне оторваться от экрана, как я это явственно ощущаю! (Отворачивается и снова впивается глазами в экран.)

Сергей (разводит руками). Аудиенция окончена! И так всегда. Я в чем-то его убедил? Нет. Последнее слово осталось за ним. (Кричит.) Ирина!

Входит Ирина.

 

Ирина. Поговорил?

Сергей. Мне кажется, с ним что-то происходит.

Ирина. Это все, что ты узнал? И даже здесь ты полный ноль!

Сергей. Иди поговори сама.

Ирина подходит к Алексею.

 

Ирина. Алеша...

Алексей. Что?

Ирина. Ты, может, заболел? Переутомился? Нельзя так много сидеть у компьютера!

Алексей. Нет. Я вполне здоров.

Ирина (выходит из себя). Так объясни мне, что с тобой!

Алексей. Я бросил институт.

В луче прожектора Отец и Мать у себя в комнате.

 

Мать. Мальчишка бросил институт! Это нормально?

Отец. А что мы можем сделать?

Мать. Поговори с ним! Поговори с Сергеем! Скажи, что если Лешку заберут в армию, меня... Меня разобьет паралич!

Отец. Не говори глупости.

Мать. Я не шучу! (Уходят.)

Сергей. (Подходит к Алексею.) Я все понимаю, Лешка, но институт здесь при чем?

Алексей. Я так решил.

Сергей. Деда с бабой переживают. Особенно баба.

Алексей. И что с того?

Сергей. Как что? Побереги ее нервы.

Алексей. А, собственно, почему я должен думать про ее нервы? Почему?!

Сергей. Она пережила войну, блокаду ...

В луче прожектора Мать.

 

Мать. В войну мне было семь лет. Мать уходила на оборонные и оставляла меня вдвоем с тетей Леной. Тетя Лена уже не могла ходить, весь день лежала на кровати под тремя одеялами. В буфете оставался маленький кусочек хлеба, но есть его было нельзя. Чтобы выжить, нельзя было съедать паек сразу. Мы делили его на три части. И вдруг как-то раз тетя Лена встала с кровати. Она подошла ко мне. В руках у нее были ножницы. Она протянула мне ножницы. Потом оттянула рукой обвислую кожу на руке и сказала: “Отрежь. Я это съем”. Через два дня она умерла. Вы думаете, после такого у человека могут быть здоровыми нервы?!

Алексей. Заняться ей, что ли, нечем, как только переживать за меня?!

Сергей. Не смей так говорить! Ты — бездушный урод.

Алексей. А ты...

Сергей. А я?.. Ну говори, кто я! Предок? Пыльная развалина?

Алексей. Просто дурак... Ну, ударь меня, ударь, если хочешь!

Сергей (отходит в сторону). И снова мне нечего сказать!

К Алексею подходит Ирина.

 

Ирина. Ты бросил институт. И что по этому поводу думает твоя девушка?

Алексей. Нет у меня никакой девушки!

Ирина. Куда ж она подевалась?

Алексей. Вышла замуж!

Ирина. За кого?

Алексей. Ясное дело, не за меня! (Кричит.) За типа в асфальтовом плаще с барсеткой подмышкой! (Убегает.)

Высвечиваются Отец и Мать.

 

Мать. Он уйдет в армию? И ничего невозможно изменить?

Отец. Ничего. В конце концов, это его жизнь, ему решать. Мы не имеем права вмешиваться.

Мать. Как не имеем права? Ведь он еще мальчишка, дурачок!

Отец. Нет, Галя. Дети всегда умнее нас, это закон природы. И если бы было не так, мы до сих пор жили бы в каменном веке.

В луче прожектора Алексей, он снова в военной форме.

 

Алексей. Я понял смысл армии: в ней все поют. Нам говорят, что песня поднимает дух. Поэтому поем мы двадцать раз на дню. Мы долго спорили со старшиной, что же нам петь. Ведь песни, они устаревают, как одежда. Нельзя же в наше время петь: “Артиллеристы, Сталин дал приказ...” И тут он с нами согласился. А вот “Непобедимая и легендарная” (тут он уперся) — это песня на все времена. Пусть так, наверное, он прав, но хочется чего-то своего. А старшина у нас хороший, добрый. В конце концов, он сдался: пойте, что хотите. И теперь на вечерней прогулке мы поем из Земфиры.

Взвод солдат марширует и поет:

“Я задыхаюсь от нежности, о-о о,
От твоей, моей свежести, о-о-о!..”

 

Ирина и Сергей в своей квартире.

 

Ирина. Теперь, когда Лешка в армии, я могу перебраться в его комнату.

Сергей. Валяй!

Ирина. А еще я собираюсь сменить мебель.

Сергей. Зачем?

Ирина. В жизни не хватает перемен. Трат теперь будет меньше, и я вполне могу себе это позволить. Заметь, на собственные деньги.

Сергей. Хочешь сказать, что я мало зарабатываю?

Ирина. При чем тут ты? Ты можешь дальше спать на раскладушке. Я говорю о себе и только о себе!

Сергей. Лично мне не нужна новая мебель.

Ирина. А мне нужна. И я ее куплю! Надоело быть золушкой! Вокруг все покупают, покупают, покупают — кухни, машины, дачи, технику, спальни, шубы, меха. А я? Что есть у меня? Начну с этой комнаты. Но для начала нужно выкинуть старый хлам. И знаешь, что первым полетит на помойку? Диван-кровать!

Сергей. Диван-кровать “Юность”?!

Ирина. С отломанной ножкой!

Сергей. Первое наше совместное приобретение?

Ирина. И что же мне — плакать теперь? Из-за какой-то развалины? Ну уж нет!

Сергей. А я бы заплакал!

Ирина. Плачь, если хочешь. Кстати, отломанную ножку можешь взять себе на память, раз ты такой сентиментальный.

Сергей. Поступай как знаешь, но только имей в виду: ты хочешь выбросить на свалку нашу с тобою юность! (Уходит, хлопнув дверью.)

Ирина (слегка растерянна, вслед). Не думала, что это так тебя заденет!.. Ну хорошо, с диваном я повременю... Начну с шубы!

На сцену выходит Манекенщица в роскошной норковой шубке.

 

Манекенщица. Я шубка. Я твоя шубка. Я элегантна и мила. (Снимает шубку и демонстрирует ее.) Как хорошо я смотрюсь в роскошном авто! Я люблю бывать в опере, в дорогом ресторане и в казино, на презентации, на приеме в посольстве, на открытии выставки или просто в саду своей уютной маленькой загородной виллы. Взгляни, разве ты меня не достойна?

Ирина. Я беру!

Манекенщица. Больше сотни пушистых зверьков с восторгом отдали жизнь, чтобы меня украсить. Маленьких нежных зверьков. Тебе их не жалко? Нет? И ты не боишься, что тебя назовут жестокой? Тебе плевать, что скажет на это Бриджит Бардо?

Ирина. К черту Бриджит Бардо! (Тянется за шубкой.)

Манекенщица (дразнит). Докажи, что достойна меня!

Ирина (вырывает из рук манекенщицы шубку и в слезах падает на колени). Я достойна! Достойна!! Достойна!!!

Сергей взволнованно прохаживается по аллее Летнего сада.

 

Сергей. В Летнем саду есть скульптура “Сатурн, пожирающий своих детей”. Зачем я пришел к ней? Вглядитесь. Уродливый старик поднес к лицу младенца. Костлявые пальцы сжимают мягкую плоть. Рот приоткрыт. Улыбается? Да, что-то вроде сладострастной улыбки. Бр-р! Жутко, не правда ли? И есть над чем подумать. Сатурн, пожирающий своих детей — символ неумолимого времени. Время уходит. Безвозвратно. Я вижу, как наши часы, дни и годы летят в ненасытную пасть старика. Что остается нам? Безвременье!

Ирина и ее Подруга сидят за столиком в кафе. Пьют коньяк.
Ирина в новой шубке. Подруга одета значительно скромнее.

Подруга. И что же, вы решили развестись?

Ирина. Не мы — я решила. Хочу вздохнуть полной грудью.

Подруга. Не совершай этой глупости! Кому ты нужна?

Ирина. Мне тоже никто не нужен! Буду ходить в театры, на выставки. Летом поеду в круиз по Средиземному морю.

Подруга. Мне тоже так казалось. И много я наездила? Сижу одна в четырех стенах.

Ирина. Глупости. Это депрессия. Ты всегда была к этому склонна.

Подруга (чуть не плача). Да что вы заладили все в один голос: депрессия! Просто никуда не хочу выходить!

Ирина. Заставь себя. Надо взять себя в руки.

Подруга. Тебе муж купил шубу, а мне кто купит?

Ирина. Не муж, не муж купил! Я сама! Сама! Всю жизнь все делаю сама! Даже квартиру выстроила сама, вот этими руками!

Подруга. Зажралась ты — это точно.

Ирина. И я не останусь одна! Ко мне постоянно подкатывают... Совсем недавно один приходил, телефончик оставил. (Достает визитку.) Кувшинов. Доцент. Я отшила.

Подруга. Отшила? Дай мне телефон! Дай! Жалко стало?

Ирина. Зачем тебе? Он замухрышка...

Подруга. А мне все равно! Хоть замухрышка! Хоть алкаш!! Вместе пить будем!!! (Вырывает визитку из рук у Ирины, залпом выпивает коньяк и убегает.)

Ирина. Психопатка!..

Сергей нервно ходит взад-вперед по дорожке Летнего сада.

Сергей. Безвременье! Нам досталось безвременье!..

Выходит Отец. На нем старые спортивные штаны и шерстяная безрукавка, на ногах домашние тапки. В руках он держит старомодный зонтик со сломанными спицами.

 

Отец (издали). Что значит безвременье, Сергей? (Подходит к Сергею.) Что такое безвременье?

Сергей. Тебя интересует словарное значение слова?

Отец. Не будь занудой.

Сергей. Я справлялся у Даля — невзгодье, бедовое время, беда. “Время красит, безвременье старит”.

Отец. Все это правильно, но мне показалось, ты говоришь о другом.

Сергей (раздраженно). Да. О другом. Как ты догадался?

Отец. Ты твердишь об этом последние десять лет. Застой, застой, застой — общественный, культурный, эпоха застоя.

Сергей. Что делать, если бо;льшая и лучшая часть моей жизни прошла в эпоху застоя!

Отец. Лучшая часть моей жизни пришлась на войну. И это действительно было бедовое время, но мне бы в голову не пришло назвать свою молодость безвременьем.

Сергей. Я знаю, что ты сейчас скажешь. Что надо жить и не сдаваться, что можно сохранить достоинство и веру в жизнь в любые времена...

Отец. Что мы и делали. И не искали виноватых, в отличие от тебя. Ты считаешь, что жизнь твоя не сложилась. И кто виноват? Я? Мать? Советская власть? Может быть, Брежнев?

Сергей. Пойми, я не о себе говорю, я говорю от лица своего поколения!

Отец. Кто дал тебе право говорить за других?

Сергей. Никто. Оставим эту тему.

Отец. Ты превратился в нытика.

Сергей. Я нытик. И все! Закончим этот разговор.

Отец (обиженно). Как знаешь. (Уходит.)

Сергей. С отцом бесполезно спорить, в некоторых смыслах он непробиваем. Кстати, заметили, как он одет? А ведь дома в шкафу висит шикарный костюм, есть галстуки, рубашки, все есть! Но он ни разу это не надел, с тех пор как вышел на пенсию.

Отец стоит посредине комнаты. На нем все те же спортивные штаны и безрукавка. Выходит Мать с галстуком и белой рубашкой в руках.

 

Мать. Надень! Умоляю тебя, надень!

Отец. Отстань.

Мать. Сошел с ума! Ну хотя бы галстук...

Отец. Галстук?! Чтобы я хоть раз еще повязал на шею эту удавку!

Мать. Но чем тебе плох стал костюм?

Отец. Зачем он мне?

Мать (Сергею). Посмотри на него, он не бреется вторую неделю! Вчера вышел на улицу в тапках! И это человек, который строил завод в Хелуане, проектировал Асуанскую ГЭС! Начальник проектного отдела!

Отец. К черту! Если ты еще раз меня назовешь начальником отдела, я... я...

Мать. Убей меня, но я тебя не выпущу в таком виде! Сережа, скажи ему!

Сергей. Ты действительно решил стать беспризорником, папа?

Отец. Беспризорником! (Лукаво посмеивается.) Почему беспризорником? Экое ты умеешь найти словцо.

Сергей. А как еще тебя назвать?

Мать. Бомж!

Отец. Я пенсионер, Сережа! Наконец-то! Я так долго этого ждал! Теперь я свободен, ты можешь это понять? Сво-бо-ден!

Мать. Напялить рванье он называет свободой!

Отец. Последние пять лет я каждый день им говорил: доживу до шестидесяти — не задержусь на работе ни дня. Ты представляешь, не верили! Думали, умру над чертежной доской! Пусть теперь сами ходят в костюмах и галстуках!

Сергей. Я, кажется, понял, мама. Это протест. Отец протестует.

Отец. Протест? Пусть будет так. Я протестую!

Мать. Разве что против меня! Он только и думает, как бы мне досадить!

Отец. Старая песня! Я лучше пойду. (Уходит, хлопнув дверью.)

Мать. Куда он?

Сергей. В Летний сад. Ты же знаешь, когда он нервничает, он всегда идет в Летний сад.

Мать. В Летний сад в тапочках?! Он думает, это его собственная дача. Ни капли почтения!

Отец на дорожке Летнего сада.

 

Отец (гневно). Двадцать лет на одном месте! НИИ “Сев-зап-проект-и-далее-еще-две-строчки”! Да, строил завод в Хелуане и проектировал Асуанскую ГЭС! А результат? В отделе тридцать человек, достойных работников трое, остальные — бездельники! И эти двадцать семь бездельников мечтают занять твое место! С утра идет бойкая торговля. Кому духи? Кому бюстгальтер? Кому сирийские трусы? В курилке хоть вешай топор. Товарищи, давайте же работать! Глас вопиющего в пустыне. И все с приемничками ходят. Ну как же, Съезд народных депутатов! Мы требуем реформ! Пустите к микрофону! А кто работать будет? Дядя?! Работать будет дядя! Хотим опять в Париж! Вы что, уже там были? Нет, мы уже хотели! Свободу чукчам и айвенкам! Вы что же, чукча? Да что вы! Я? Как вы посмели такое обо мне подумать! (Скандирует.) Хо-тим-пере-мен, хо-тим-пере-ме-е-ен! А кто работать будет? Дядя?

Сергей (подбегает и трясет отца за плечи). Папа!

Отец. Что? За мной уже пришли?

Сергей. Стране действительно нужны перемены. Ты в них не веришь?

Отец. Я верил в хозрасчет. И что? Облом! Я верил в “пятилетку качества”. И что? Обман!

Сергей. Что делать, система трещит по всем швам.

Раздается пушечный выстрел.

 

Отец (вздрагивает). Что это?..

Сергей. Пушка выстрелила на Петропавловке. Полдень. Время сверять часы.

Отец. Бессмысленно. Все наши усилия бессмысленны.

Сергей. В этом я согласен с отцом!

Появляется Мать.

 

Мать. Сережа, я позвонила Филиппу. Пускай он разберется с ним.

Выходит Филипп. Он одного возраста с Отцом, но внешне полная его противоположность: одет с иголочки, в руке держит кожаный кейс. Следом за Филиппом выходит его жена Рита.

 

Филипп (оглядев отца Сергея). Чудишь, старик.

Отец. Ты тоже так считаешь, Рита?

Рита (смеется). Оригинально смотришься.

Отец. Имею право.

Филипп. Чудишь.

Отец. Воспитывать пришел? Галина вызвала? А чтобы так, без вызова, прийти слабо?

Рита. Не ссорьтесь, мальчики! Мы ведь всегда дружили.

Отец. Дружили, было дело. В окопах.

Рита. А в институте? Брось, дружба не ржавеет. Помните, мальчишки, нам с утра экзамен сдавать, а мы бутылочку винца, гитару и — нашу фирменную: (Поет.)

“В Рио-де-Жанейро приехал на карнавал,
Забавнее столицы я в мире не видал,
Забавнее столицы я в мире не видал...”

Филипп (обрывает пение). И как же ты собираешься дальше жить?

Отец. А так и буду жить. Я на отдыхе!

Филипп. Не гоже распускать себя. Ты коммунист, был даже секретарем партячейки.

Отец. Брось! Ты еще веришь в коммунизм? Ах да, забыл, тебе по штату положено. Я все понял, Филипп, ты хороший коммунист, а я — плохой. Держи мой партбилет. (Протягивает Филиппу партбилет.)

Филипп. Ну, знаешь!

Отец. Бери! Он мне без надобности.

Рита (становится между Филиппом и отцом). Мальчишки, только без рук!

Филипп. Слушай сюда! Вот что я скажу, без работы, без партии — с тоски помрешь! Попомни мое слово.

Отец. А вот и не помру. Скучно станет — мороженым торговать пойду. Объявление видел, требуются!

Филипп. Паяц! (Разворачивается и уходит.)

Отец (вслед). Кому стаканчики по семь копеек, кому стаканчики! А вот батончик “Ленинградский” за двадцать восемь! Кому батончик? (Поет.)

“Отличное, клубничное,
Пакетики, брикетики,
И даже, даже эскимо!..”

Рита смеется, подмигивает Отцу и уходит следом за Филиппом, пританцовывая.
Прожектор высвечивает Ирину.

 

Ирина. Люблю людей с характером. Отец Сергея сразу мне понравился, и сразу страх куда-то ушел. Всегда ведь немного страшно, когда входишь невесткой в незнакомый дом.

В комнате собралась семья Сергея: Отец, Мать и Дед.
Входят Ирочка и Сережа.

Сережа. Заранее хочу предупредить, наша семейка может тебе показаться немного “того”.

Ирочка. Это как?

Сережа. Сама увидишь.

Отец (берет Ирочку под руку). Прошу вас, не пугайтесь, наш дедушка, немного не в себе. Старость... И если он вдруг начнет читать вам по-латыни из Горация, не обращайте внимания.

Дед (берет Ирочку за руку). Он вам сказал, что у меня склероз? Не верьте! Память у меня, как у младенца! Я тренируюсь, каждый день читаю по-немецки. Видите? (Показывает Ирочке газету.)

Отец. Папа, ты читаешь одну и ту же газету вот уже сорок лет! Так можно сойти с ума.

Дед. Не понимаю, что он хочет от меня? А станут говорить, что я не выключаю газ, — так это ложь!

Мать (Деду). Опять оставили включенный газ! Ну что мне с вами делать?

Дед. Инсинуация!

Мать. Сережа, подтверди! Соседи видели.

Дед. А? Что я говорил! Все ополчились против меня. Я, между прочим, ничего не забываю! (Декламирует по-латыни.) Damnosa quid non inminuit dies? Aetas parentum, pejor avis tulit... А? Каково?

Ирочка. Это из Горация?

Дед. Что?.. Из Горация... Девочка моя, вы первая, кто меня понял!

Мать. Ну хватит вам, хватит... (Уводит Ирочку от Деда.) Должна тебя предупредить, семья у нас непростая.

Ирочка нервно смеется.

 

Мать. Чему же ты смеешься?

Сережа (подскакивает и уводит Ирочку в сторону). Что с тобой? Что она тебе сказала? Про мыло?

Ирочка. Про мыло?!

Сережа. Ну да, про мыло. Эту историю мать рассказывает всем.

Ирочка. Ничего, пусть расскажет и мне.

Мать. Мне было столько же лет, сколько тебе, когда я вошла в эту семью. Еще была жива бабка Сергея, она сама вела хозяйство и никого не подпускала к плите. Готовила она из рук вон плохо. Однажды бабка нажарила котлет. К обеду собрались гости. Сидим, жуем. Вдруг чувствую, в котлете кусок хозяйственного мыла! Что делать? Выплюнуть? Во-первых, неприлично, к тому же бабка скажет, что я придумала назло ей. Скандала не миновать. Ну вот, собралась я с духом и проглотила. Чего не сделаешь в интересах семьи!

Ирочка (решительно). А я бы никогда не стала есть мыло! (Убегает.)

Мать Что это с ней? (Вслед.) Никто тебе не предлагал, дорогая!

Ирочка выбегает на дорожку Летнего сада.
Ее догоняет Сергей.

Ирочка. Есть мыло? Никогда!

Сережа. Ну успокойся, я тебя прошу... (Декламирует по-латыни.) “Damnosa quid non inminuit dies? Aetas parentum, pejor avis tulit”. (Переводит.)

“Все губит подряд неуемное время,
Отцы наши хуже, чем деды,
Мы — хуже наших отцов”.

Ирочка. Прекрати!

Сережа. “Да помнил, хоть не без греха, из Энеиды два стиха...”

Ирочка. Ты знаешь, что я поняла, Сергей? Мы с ней не уживемся. Две женщины у одной плиты...

Сережа. При чем тут плита? В конце концов, ты можешь к ней не подходить.

Ирочка. Как все мужчины, ты недооцениваешь значения плиты. Плита — это очаг, а очаг неделим.

Сережа. И что же нам теперь делать?

Ирочка. Есть выход. Мы вступаем в МЖК — в молодежный кооператив.

И снова в сборе вся семья.

 

Отец. Так, так, и что это за зверь?

Ирочка. Через год у нас будет своя квартира! Только кто-то из нас должен год отработать на стройке. Всего один год!

Мать. Всего год? И кто же?

Ирочка. Мы это решим.

Мать. Давайте решать... Сергей только что получил место, о котором мечтал. Так?

Ирочка. Так...

Мать. И платят ему неплохо...

Ирочка. Так...

Сережа. Если потребуется, я не против. Пойду и на стройку.

Мать. Не говори глупости. Места в редакции ты больше уже не получишь!

Сережа. Так что же делать?

Отец. Ждать, пока подойдет городская очередь на квартиру. Ведь как-то мы жили до сих пор.

Ирочка. Сколько ждать? Десять лет? Двадцать? А потом эту очередь возьмут и отменят! Все к тому идет. Разве вы не видите, какие пошли времена?

Сережа. Ирина права.

Дед. Надо идти на стройку? Я пойду на стройку.

Мать. Не хохмите, папа!

Дед. У меня еще полно сил!

Ирочка. Мне все понятно. Можете не беспокоиться за Сергея. На стройку пойду я!

Отец. Это не дело.

Ирочка. А что остается? Мне нужна эта квартира! И я добьюсь ее!! Не думайте, я не надеялась на поддержку. Ни секунды!

Отец. Странный у нас получается разговор...

Ирочка. А вы прикажете есть мыло и ждать?

Отец. Мыло?..

Мать. Ах вот как ты решила повернуть... Ну что ж, больше нам не о чем говорить! (Обиженно уходит.)

Сережа. К черту! Любое дело вы умудряетесь превратить в бабий базар! (Уходит, хлопнув дверью.)

Отец (Ирине). Напрасно ты так...

Ирочка (вслед Сергею). Да, вот такие мы, Сереженька! Но квартира у нас с тобой будет, можешь не сомневаться!

На дорожке Летнего сада Сергей.

 

Сергей (схватился за голову, словно желая привести мысли в порядок). В Летнем саду есть один примечательный уголок. По периметру круглой площадки стоят бюсты великих старцев. Вот Демокрит в забавной шляпке. Хохочет. Над чем хохочет?.. Вот траурно-скорбный Гераклит. У Аристотеля макушка покрыта платком с завязанными углами, как у дачника, в уголках губ — ирония. В старости яснее очерчены мышцы лица, а значит, яснее проявляются чувства. Неужто все так просто? Любое наше чувство — всего лишь комбинация расслабленных и напряженных мышц? (Строит гримасы.) Вот я смеюсь. Хохочу. А вот мои скулы свело от боли. Смех и боль? Мышцы мне говорят, что это почти одно и то же. А вот презрительная усмешка. Что здесь напряжено, а что расслаблено? Мышцы лба? Глаз? Как бы так скривить рот, чтобы лучше выразить бессмысленность нашей жизни?!

Ирина. Он строит рожи перед зеркалом! Может быть, стоит вызвать врача из психушки?

Сергей (оборачивается). Нет, рожи строишь ты! Посмотри на себя — какая смесь презрения и злобы.

Ирина. Добавь к этому долю удивления и тревоги.

Сергей. Если ты чуть расслабишь челюсть и чуть выше вскинешь брови, возможно, я увижу их.

Ирина. Не видишь, да? Что ж, это доказывает, как хорошо ты меня понимаешь.

Сергей. А ты меня!

Ирина. И что из этого следует?

Сергей. Что?

Ирина. Что мы — чужие люди.

Сергей. Заметь, не я это первый сказал!

Ирина. А мне плевать, кто первый! В нашей семье первой всегда была я! Я выстроила эту квартиру, я воспитала сына! А ты? Какой был прок от тебя? Я привыкла рассчитывать только на себя, и никто мне не нужен!

Сергей. Из этого следует, что мне нужно уйти?

Ирина. Ты сам это сказал. И не забудь прихватить с собой раскладушку!

Сергей. Где чемодан?! (Хватает чемодан.) Где мои носки, трусы? Зубная щетка?

Ирина. А кроме щетки, носков и трусов, тебя что-нибудь в этой жизни волнует? (Кидает Сергею гору белья.) Держи!

Сергей. Что ж, можно подвести итог. Прожили вместе двадцать лет. Оба филологи. Оба неудачники.

Ирина. Я неудачница? Ну, нет!

Сергей. Я неудачник! Я! А ты — строитель, ты — добытчица. Охотно признаю. Ты занималась делом, пока я сидел в издательстве. Издательство лопнуло, квартира осталась. Ты воспитала сына, пока я рыскал по городу в поисках переводов. Я искал место и не нашел его. А ты нашла. Ты зарабатываешь деньги в строительной фирме, я сижу в рекламном агентстве, придумываю слоганы за 100 долларов в месяц. Я занимаюсь работой, от которой меня тошнит! Вот до чего я докатился! Но даже в этом деле я полный ноль! Послушайте только, какую продукцию мы выдаем: “Сдается в аренду кусок неба”! Но это же цинизм! Как можно сдать в аренду небо? Небо!! Или вот еще: “Ты — это то, что ты носишь”! А? Каково? А для рекламы это идеал! Но я ведь филолог, етит твою мать! Фи-ло-лог! Я не должен бросаться словами и смыслами! “Ты — это то, что ты носишь”! Посмел бы я такое сказать нашему сыну? А, Лешка? Неужели ты думаешь так? “Ты — это то, что ты носишь”? (Ирине, грозно.) Неси мои вещи!

Ирина приносит чемодан, который на ходу раскрывается, и из него вываливается тряпье.

 

Ирина. Держи!

Сергей. Что это? (Перебирает вещи.) Откуда этот свитер?

Ирина. Тебе его подарили на третьем курсе!

Сергей. А эти джинсы? Зачем ты их хранишь?

Ирина. Твое. Забирай! Никто не упрекнет меня, что я была плохая хозяйка! Все сохранила, все!

Сергей. А может, правда? Ты — это то, что ты носишь? И этот свитер, “маде ин ненаше” побито молью в России, — это я? И этот засаленный пиджак, и эти штаны с отрепанными низками — тоже я? (Разбрасывает вещи одну за другой.) Вот они, наши планы, наши надежды, наши мечты! Ты это то, что ты носишь! Вот он я! За всю жизнь! И это, и это, и это, и это — все это я! Я?! Так кто же я? Кто я? Ты можешь ответить, кто я?!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

На дорожке Летнего сада Отец и Сергей.

Сергей. Я задаю себе вопрос: что сформировало мое поколение? И, кажется, нашел ответ: мы — дети коммуналок. Мы жили в огромных квартирах, так густо заселенных, что яблоку негде было упасть...

Высвечивается комната в коммуналке. Галя ходит по ней с портновским сантиметром в руках и что-то измеряет.

 

Галя. Нам нужен еще один стол. У ребенка должен быть письменный стол. Где ему прикажете готовить уроки?

Дед (выходит, опираясь на трость). Пускай готовит уроки у меня.

Галя. У вас? Никогда! Не хочу, чтобы вы на него влияли.

Дед. Ах, вот ты как!

Галя. Да, так. Чему хорошему можете вы научить? С вашим характером...

Разозлившись, Дед замахивается на Галю тростью, Галя хватает со стола пепельницу. Постояв друг перед другом в угрожающих позах, они расходятся.

 

Галя. Вы один занимаете целую комнату, а мальчик ютится за ширмой!

Дед. Ты хочешь, чтобы я перебрался за ширму?!

Галя. Это единственный выход.

Дед. Не дождешься.

Галя. Он уже взрослый.

Дед. Да и я не ребенок.

Галя. Вы хуже ребенка.

Дед. Что же мне, умереть? Не дождешься!

Галя. У вас-то есть письменный стол. Только зачем он вам? Может быть, вы писатель?

Дед. Не твоего ума дело!

Галя. А стеллажи с книгами, к которым никто никогда не притронется?

Дед. Бонапарт в юбке! (Уходит, хлопнув дверью.)

Галя. Несостоявшийся аристократ! (Передразнивая.) Aetas parentum, pejor avis tulit! Недобиток! (Уходит в другую сторону.)

В луче прожектора появляются Отец и Сергей.

 

Отец (разводит руками). Что делать, мы жили тесно. Война виновата. Но кто-то жил еще тесней.

Сергей. Ты недослушал меня. Мы — дети коммуналок, но жили мы во дворцах. Не правда ли, парадокс?

Отец. Объясни...

Сергей. Нам было тесно в квартирах, зато нам открывались двери дворцов. Дом пионеров размещался в бывшем дворце, библиотека — тоже во дворце, танцы устраивались в парадном дворцовом зале, и начинал их — пусть это не покажется смешным — торжественный полонез. В Михайловский дворец нас водили смотреть на репинских “Бурлаков” и перовскую “Тройку”. Дворцы окружали нас. Обычный школьный актовый зал был украшен золоченой лепниной. В парадных наших домов сохранились камины и кружевные чугунные решетки.

Отец. Это точно. А до войны в нашем доме были еще витражи, прекрасные витражи — средневековые рыцари в латах.

Сергей. Этого я уже не застал.

Отец. Их кто-то забрал на дачу.

Сергей. Мы бежали в Михайловский сад на каток, а погреться заходили на Мойку, 12, к Пушкину. Вход в его квартиру в те годы был бесплатный. Ты помнишь, папа?

Отец. Как же, как же... Погреться у Пушкина...

Сергей. И бывало такое чувство, будто мы только что посидели у него в гостях. (Декламирует.)

“Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык...”

А мы — у него в гостях... Непостижимо!

Луч света выхватывает Ирину за столом. Она пишет письмо.

 

Ирина (оторвавшись от письма). А еще устраивали “пушкинские балы”. Мода была такая. Может быть, тебе, Лешка, это покажется глупым.... Наряжались в костюмы прошлого века, все эти шали, кринолины, взятые в костюмерной напрокат, парики...

Под торжественные звуки полонеза выходят Сережа и Ирочка в костюмах XIX века, они изображают Пушкина и Наталью Николаевну.

 

Сережа. Какая ты красивая в этом платье! Такой я бы хотел тебя видеть всегда.

Ирина. Правда? А тебе лучше в джинсах. Не нравятся мне эти лосины и фрак. И эти бачки... Кому пришло в голову, что ты будешь Пушкиным?

Сережа. А потому что я самый способный в группе. И пишу неплохие стихи!

Ирина. Ой ли?

Сережа. Знаешь что, ты тоже далеко не Наталья Гончарова! Рожей не вышла!

Ирина. Ах так?!

Расходятся в фигуре полонеза, затем снова сходятся.

 

(Строго.) Ты почему не явился на комсомольское собрание?

Сережа. Вот еще! Была нужда...

Ирина. Я тебе ставлю на вид.

Сережа. А пошли бы вы со своим комсомолом!

Ирина. Тише!..

Сережа. Чего мне бояться? Это ты бойся! Ты у нас карьеристка, пролезла в комсорги.

Ирина. Я не лезла, честное слово! Меня силой назначили!

Сережа. Ой ли?

Продолжают молча двигаться в танце, дуются друг на друга.

 

Ирина (не выдержав). А Надьке Денисовой достали новый диск Pink Floyd.

Сережа. “Стена”?

Ирина. “Стена”. Пойдешь переписывать?

Сережа. Конечно, пойду! Pink Floyd? “Стена”?! (Издает радостный крик.) А-а-а!!! Дай я тебя поцелую! (Целуются.)

Часы бьют полночь. В комнате Мать и Отец.

 

Мать. И где его черти носят? Ты совсем не занимаешься воспитанием сына, Андрей!

Отец. Что я могу сделать? Он пошел слушать музыку. Молодежь жить не может без музыки.

Мать. И что они слушают? Грохот и вой! Разве это музыка?

Отец. А что слушала ты в его годы? Джаз Эдди Рознера и Козина с Лещенко на рентгеновских снимках. Джаз на костях!

Мать. Сравнил!

Отец. А что? (Поет, пародируя Петра Лещенко.) “Моя Марусечка, моя ты куколка, моя Марусечка, моя ты душечка!”

Мать. Ну знаешь, не трогай святое!

В луче прожектора Алексей в армейской форме.

 

Алексей. Дорогие папа и мама! Спасибо, что пишете мне. Я ваши письма перечитываю каждый день, если не на боевом дежурстве. Это письмо я пишу вам двоим — тебе и маме, пишу под копирку, чтобы дважды не переписывать...

Прожектор выхватывает Ирину.

 

Ирина. Но почему мне второй экземпляр? Почему?!

Столик в кафе. Подруга пьет коньяк, к ней подсаживается Ирина.

Подруга. Подумать только, сама упаковала мужу чемодан и за дверь его, за дверь! Не пожалеешь?

Ирина. Я? Никогда! Уж рубить — так рубить.

Подруга. И что же ты теперь — соломенной вдовой? На стены от тоски не лезешь?

Ирина. Зачем же. Я делаю ремонт. Хочу на потолок обои поклеить.

Подруга. Одна? На потолок?..

Ирина. Не забывай, я работала на стройке!

Подруга. Не представляю, как их клеить.

Ирина. Проще пареной репы! Мажешь и клеишь, мажешь и клеишь, мажешь и клеишь! Ну хватит об этом! Ты-то как?

Подруга. Я? С Кувшиновым живу.

Ирина. Что? С этим? Ха-ха-ха!..

Подруга. Чему смеешься, я не понимаю...

Ирина. Да так... Любовь зла, полюбишь и козла!

Подруга. Ты вот что, Ирка, язык не распускай! Он не козел, понятно? Он доцент! Кувшинов! Он полюбил меня! А вот тебе одно осталось: мазать и клеить, мазать и клеить, мазать и клеить! Ха-ха-ха!

Ирина. Дура! (Залпом допивает коньяк и убегает.)

И снова в луче света Алексей.

 

Алексей. В армии я начал кое-что понимать. Конечно, я сделал глупость, что бросил институт. И глупая причина. Но теперь уже ничего не изменишь. И вот еще, вы упрекали меня, что я живу в виртуальном мире, так вот из ваших писем я убедился, что вы жили в мире не менее виртуальном, чем мой.

Сергей (с письмом в руках). Возможно, он прав. А ты как считаешь, отец? Мы жили в виртуальном мире?

Отец. Не слишком я разбираюсь в новых словах. Что значит — виртуальный?

Сергей. Я справился в словаре. Виртуальный — значит не имеющий физического воплощения. А попросту говоря, придуманный мир. Ты тоже считаешь, что мы жили в придуманном мире?

Отец. Не знаю. Спроси у себя.

Сергей. Интересная мысль задать вопрос самому себе из настоящего в прошлое. (Кричит, словно обращаясь к кому-то, кто находится далеко-далеко.) Эй, парень, как ты считаешь, ты живешь в виртуальном мире?

Сережа (отвечает издалека). Когда мы ночи напролет слушаем “Uriah heep”, “Deep purple” и “Beatles”, пьем кофе при свечах кофейник за кофейником и размышляем о том, как бы отрастить шевелюру подлиннее, мы живем вполне виртуально!

Отец. Ну вот ты сам себе и ответил. (Уходит.)

Сергей (вслед). А еще мы слушали песню про американского подростка, который сбежал из дому. И мы немного завидовали ему. Сти-вен!.. Нам тоже хотелось сбежать, но куда?

Мать (появляется на миг в луче прожектора). Если тебе не нравится дома, можешь ехать на БАМ!

На дорожке Летнего сада Сережа и его университетский друг Павлик. Говорят шепотом.

 

Павлик. Здесь нас никто не услышит. Хочу сказать тебе одну вещь... Ты знаешь, Серега, за мной следят!..

Сережа. Кто? Зачем?..

Павлик. Я хожу в один тайный кружок...

Сережа. Ты, Павлик? Ты?!

Павлик. Тише!... Я от тебя скрывал. Мы изучаем Герберта Маркузе!

Сережа. А кто это такой?

Павлик. Какой же ты “совок”, Серега! Это философ!

Сережа. И что он пишет?

Павлик. Что нас всех оболванили!

Сережа. Ну ничего себе!

Павлик. Еще мне дали читать “Доктора Живаго”! Только молчок, ты ничего не знаешь! А если станут спрашивать — мы не друзья.

Сережа. Но почему?

Павлик. Дурак, так надо. В твоих же интересах.

Сережа. А что будет с тобой?

Павлик. Не знаю... Меня теперь посадят. А может, расстреляют.

Сережа. Тебе надо бежать!

Павлик. Куда? У органов длинные руки.

Сережа. Не знаю. К кому-нибудь на дачу. И затаиться.

Павлик. Нет, только заграницу!

Сережа. Павлик, я с тобой! Я тебя на оставлю!

Павлик. Ты настоящий друг, Серега!

В комнате Мать, к ней подходит Сережа.

 

Сережа. Как ты посмотришь, мама, если я уеду заграницу?

Мать. От университета? По обмену?

Сережа. Нет, навсегда.

Мать. Как навсегда? (Кричит.) Андрей!

Выходит Отец.

 

Ты послушай! Наш сын собрался бежать заграницу!

Отец. Что это значит, Сергей?

Сережа. Хочу уехать из этой страны.

Отец. Из нашей страны. Но почему?

Сережа. Нас оболванили!

Отец. Давай обсудим. (Делает матери знак, чтобы она ушла.) Скажи, чего тебе не хватает?

Сережа. Всего! Я не могу читать, что хочу, я не могу смотреть и слушать, что хочу, я не могу говорить, что хочу, я не могу получить образование, где хочу!

Отец. А где бы ты хотел учиться?

Сережа. В Сорбонне!

Отец. Хватил!

Сережа. У меня даже никогда не было своего письменного стола! А там я, может быть, стал бы писателем!

Отец. И ты уверен: чтобы быть писателем, необходим письменный стол?

Сережа. Уверен! Старинный дубовый письменный стол, и не меньше! А еще пишущая машинка “Ундервуд”!

Отец. Почему именно “Ундервуд”?

Сережа. А что же — “Ятрань”? Как ты не понимаешь, это совсем другое настроение!

Отец. Я-то считал, сначала надо стать писателем, а уж потом все это приобрести.

Сережа. А я так не считаю!

Отец. Теперь послушай меня. Стать диссидентом легко, а вот помочь своей стране исправить положение вещей...

Сережа. А ты его можешь исправить?

Отец. Стараюсь в меру сил. Ведь что у нас происходит? Все воруют! Рабочие с заводов все подряд несут. Там, в ЦК партии, репу чешут: что делать? Экстренные совещания каждый день. Они им коэффициент трудового участия — а те несут. Они им премии — а те несут. Они им ордена, медали — а те несут! В колхозах та же картина. Несут, несут, несут! А личную скотину хлебом кормят! Свиней — белым хлебушком!

Сережа. И что ты предлагаешь?

Отец. Не я, партия предложила. Вот будет теперь “Пятилетка качества” — и все наладится, ты сам увидишь. Все изменится.

Сережа. “Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек”. Вы слушали последние известия.

Отец. Так ты не веришь мне?

Сережа. Не верю!

Отец. Значит, ты пессимист. А я верю. Попомни, придет день, и будешь ты свободно слушать свои рок-группы и смотреть хоть каждый день Феллини и Вайду.

Сережа. При чем тут кино?!

Отец. Тебе ведь этого не хватает? Да? Я правильно понял?

Выходят Мать и Дед.

 

Дед. На Запад драпать собрался? У, хунвэйбин!

Мать (Деду). Кто дал вам право оскорблять ребенка?! Сами вы Пиночет!

Отец. Сейчас же прекратите!

Сережа. Вот так всегда! Не жизнь, а сумасшедший дом! (Убегает.)

Дед. А что такого я сказал? Или я лишен права голоса? Имейте в виду, я не завишу от вас, пока что работаю и получаю зарплату и пенсию!

Мать. Работаете? От вас давно никакого проку! Вам разрешили ходить на завод, потому что Андрей упросил начальника цеха. И носит ему каждый месяц деньги, которые вам выдают в зарплату!

Отец (схватившись за голову). Зачем?

Дед (растерянно). Это правда, Андрей?

Отец. Да, папа, это правда...

На сцену выходит Аманда — не слишком молодая, не слишком красивая и не слишком стройная американка.

 

Аманда (говорит непосредственно и с ярко выраженным английским акцентом). Икра. Caviar. (Что-то быстро подсчитывает на калькуляторе.) O, my god! Дешевка! Это очень странный страна... Здесь никто не говорить английский. И очень трудный язык. Шесть падежов! И очень красивый город. Здесь много дворцы, и совсем нет мороз и медведь! И очень сексуальный парни! И...

Павлик (перебивает). Ну хватит трендеть! Идем пиво пить. Официант!

Павлик, Сережа и Аманда усаживаются за столик в пивбаре.

 

Павлик (Сереже шепотом). Она приехала со спецзаданием. Женится на мне и увезет меня в Америку.

Сережа. А пустят?

Павлик. Есть люди. Они помогут.

Сережа. Вы с ней уже того... да?

Павлик. Не велика проблема... Нет, до чего мы докатились! Я, русский интеллигент, обязан спать с американским крокодилом!

Под музыку местного ВИА Аманда танцует сама с собой.

 

Аманда. Я счастлива! Я счастлива!! Я счастлива!!! O, my god!

Сережа. Послушай, этот стол на какие шиши? Американка платит?

Павлик. Ты что, она копейки считает. Вернее, центы. А у тебя совсем нет денег?

Сережа. Ни цента.

Павлик. И у меня.

Сережа. И что же делать?

Павлик. Сбежим, не заплатив! У меня созрел план... (Аманде.) Эй, чувырла, поди сюда! (Аманда подходит.) За нами следит КГБ! Диктую по буквам: “кэ-гэ-бэ”.

Аманда. O, my god! Где?! (Оглядывается по сторонам.)

Павлик. Тише! Они везде! Смотри мне в глаза. Сейчас ты будешь выполнять мои приказы. (Сереже.) Уведи ее, только без шума. И пусть как-нибудь заберет мою куртку. А я еще посижу для прикрытия. (Сережа и Аманда уходят.) Эй, официант, еще пива! (Хорохорится, напевает.) Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus!

Аманда бежит, оглядываясь, по улице. На ней надето сразу две куртки одна поверх другой. Вид нелепый. Навстречу ей идет подвыпившая Баба.

 

Баба (схватив Аманду за руку). Слышь, добавь гривенник. На пузырь не хватает.

Аманда (вырывается). A-a-a! I don’t understand!

Баба. А вырядилась-то как. Ты что, не русская?

Аманда (тычет себя пальцем в грудь). Америка! Я требовать посла!

Баба. Ты что! Не врешь? Так ты за империализм?

Аманда. I don’t understand!

Баба. Так это ты в тюрьму Луиса Корвалана посадила?!

Аманда. I must go!.. (Хочет улизнуть, но баба крепко вцепилась ей в рукав.)

Баба. Стой! (Кричит.) Свободу Луису Корвалану! Будешь кричать со мной? Не будешь? (Грозит кулаком.) А петь?

Аманда. O, my god!

Баба. Не хочешь?! (Поет.)

Новую песню выстрадай, Чили,
А над расстрелянной песней не пла-а-ачь!

 

Аманда вырывается и убегает.

(Вслед.) Эй, куда ты? А гривенник? Эх, девочки, не бойтесь мальчиков! Давайте всем подряд, все равно атомная война!

Раздается милицейский свисток, и Баба тоже пускается наутек.
В луче прожектора Ирочка и Сережа.

 

Ирочка. Дурак! Добьешься, что тебя выгонят из университета! Твой Павлик вечно втянет тебя в авантюру!

Сережа. Ну и пусть!

Ирочка. Кретин твой Павлик! Придумал, что за ним следит КГБ, и растрепал всему факультету!

Сережа. А вдруг это правда?

Ирочка. Чушь! Кому он нужен? Но все-таки с этим не шутят... Ну вот что, выбирай: я или Павлик? Ты меня слышишь? Я или Павлик?!

Сережа (кричит). Не знаю! (Уходит.)

Сергей сидит на полу, разложив перед собой стопки бумаг и тетрадок, перебирает их.

 

Сергей. Стихи... (Читает.) Нет, это никуда не годится. (Отбрасывает листки.) А это? (Берет в руки стопку тетрадей.) Мой дневник... Одиннадцать тетрадей! Ведь писал, каждый день писал. Фиксировал факты, мысли, чувства. Теперь это бесценный материал. Целая эпоха!

Появляется Мать.

 

Мать. Чего это ты уселся на полу?

Сергей. Мам, не мешай. Мне так удобно. Я работаю.

Мать. Но есть же стол.

Сергей. Мама, не мешай, пожалуйста, я очень прошу!

Мать. Ну хорошо, хорошо. Ухожу. И все-таки интересно, для чего придумали стол? (Уходит.)

Сергей (взвешивает на ладони стопку тетрадей). Целая эпоха. Роман! Из этого может выйти настоящий роман о нашей жизни! Так... (Трепетно раскрывает одну из тетрадей и читает.) “Вчера слушали рок-оперу “Иисус Христос — суперзвезда”. Диск только неделю назад появился в городе! Пили портвейн, немного покурили. Было в кайф. Сегодня жутко болит голова. Пропустил семинар у Потаповой”. (Отбрасывает тетрадь, раскрывает другую.) “Съел в нашей обрыгаловке котлету. Весь вечер мучился с животом”. Нет, не то... С другой стороны, такая она и была, наша жизнь...

Снова появляется Мать.

 

Мать. Сережа, идем кушать.

Сергей. Ну, пожалуйста, мама!..

Мать. Я творожников напекла, твоих любимых, с изюмом.

Сергей (встает с пола). Мама, ведь я же просил тебя! Я работаю!

Мать. Что ж, если ты работаешь, не надо есть? (Уходит.)

Сергей. Оставьте меня! Оставьте меня в покое! Нет, это черт знает что! (Хватает трубку телефона и набирает номер. В трубку.) Павлик! Павлик!! (Бросает трубку и выбегает из дома.)

Выходит Мать, следом за ней понуро плетется Отец.

 

Мать. Ни слова ему не скажи! Я мешаю ему. Только и смотрят, как бы отделаться от меня!

Отец. Галя, куда ты? Постой.

Мать. Не ходи за мной! Не ходи за мной, я сказала! Что же мне прикажете — умереть, раз я вам так мешаю?

Отец. Опять сама себя накрутила...

Мать. А ты его одобряешь. Ты всегда с ним заодно. Я же слышу, как вы шушукаетесь, как смеетесь у меня за спиной. Да, я выжившая из ума, надоедливая старуха! Смейтесь!

Отец. Послушай, все не так!

Мать. Не ходи за мной, я сказала! Предатель!

Отец. Ну знаешь, у меня тоже есть нервы! (Разворачивается и уходит.)

Мать. Куда это ты? Куда ты пошел? (Идет следом за Отцом.) Стой, я сказала!

В луче света Сережа. Навстречу ему идет Аманда с пакетом в руках, улыбается.

 

Аманда (с акцентом). Хай! Привет! Теперь я лучше понимать по-русски. Как дела?

Сережа. Как сажа бела.

Аманда. I don’t understand. What is it? Что это значит?

Сережа. Это значит, что плохо.

Аманда. Плохо? Why? Почему?

Сережа. Опять с Иркой поцапались.

Аманда. Поцапались? What is it? Что это?

Сережа. Тебе не понять. А как у вас с Павликом?

Аманда. Павлик? Павлик хороший. Good. But he is... Не знать, как сказать по-русски... Ты лучше Павлик.

Сережа. Ты так считаешь?

Аманда. O, yes! (Протягивает Сереже пакет.) Take it! Подарок.

Сережа. Что это?

Аманда. Sweater. От холод. Свитер. (Достает из пакета свитер.) Бери.

Сережа. Это мне?

Аманда. Yes! Its very good. Хороший. (Примеряет Сереже свитер.) Wonderful!

К ним подходит Ирочка.

 

Ирочка. Что “wonderful”? Что ей от тебя надо?

Сережа. Вот свитер подарила.

Ирочка. Свитер? Тебе? С чего это вдруг? (Берет в руки свитер, рассматривает.) Слушай, погуляй немного, мне надо ей кое-что сказать.

Сережа. Чего?

Ирочка. Погуляй, я сказала.

Сережа пожимает плечами и отходит.

 

(Аманде.) Ты чего это к нам зачастила?

Аманда. Зачастила? I don’t understand...

Ирочка. В СССР понравилось?

Аманда. O, yes! USSR! One minute, pleas... (Достает записную книжку и читает в ней.) Не так страшен черт, как его малюют! (Радостно смеется.) Yes?

Ирочка. ОБХС! У вас в Америке парней, что ли, нет?

Аманда. Есть! Много парней!

Ирочка. Ну вот там бы себе и искала! (Вырывает у Аманды пакет, кладет в него свитер и уходит.)

Аманда. What is it? I don’t understand... (Убегает в слезах.)

На дорожке Летнего сада Сергей и Отец.

 

Отец. Давно хотел спросить, как поживает Павлик?

Сергей. Пьет.

Отец. Что, сильно?

Сергей. Считай, совсем спился.

Отец. Можно было предположить, что так оно и будет... Еще когда он бросил университет.

Сергей. Не бросил, папа! Его выгнали! Есть разница между “бросил” и “выгнали”! Разве ты не понимаешь? Вышвырнули его из университета, вот так!

Отец. Что ты горячишься?

Сергей. Возможно, ты прав, Пашка — трепач и разгильдяй! Но он мой друг! Он заигрался, и его наказали! И как наказали! Переломили хребет!! Разве так наказывают за мальчишескую глупость?! А вы упорно повторяли: “Он бросил университет!” Страусы! Вы страусы, которые прятали голову в песок! Как смел ты убеждать меня, что наше общество прекрасно? И, главное, зачем? Ведь ты не верил в это!

Отец. Верил — не верил, какое это имеет значение теперь? Мы за тебя боялись. Ты был наивен и доверчив и видел мир только в черных и белых красках.

Сергей. И потому ты лгал!

Отец. Я лгал. Но как мне было объяснить тебе? Ты жил в своем придуманном мире. Как теперь это называют? Виртуальный мир.

Сергей. Значит, все-таки виртуальный? Мы жили в виртуальном мире? Но ты не обольщайся, отец, и ты, ты тоже жил в виртуальном мире!

В луче прожектора молодые Филипп и Рита. У Филиппа в руках бутылка вина. Рита играет на гитаре и поет:

 

“В Рио-де-Жанейро приехал на карнавал,
Забавнее столицы я в мире не видал...”

На столе в комнате стоит какое-то высокое сооружение, укрытое простыней. Галя спешно подметает пол. Входят Филипп и Рита.

 

Рита (обрывает песню). Ой, ребятки, какой у вас кавардак...

Галя. Не кавардак, а бардак — полный разгром. Стихийное бедствие! Андрей, спускайся, гости пришли.

Андрей. Сейчас, сейчас. Привет, ребята. (Гале.) Уберите ведро с глиной.

Рита. Глина? Зачем вам глина?

Андрей (выходит). Сейчас все узнаешь, Ритуля.

Филипп. Да объясните же, наконец, не томите, что тут у вас происходит?

Галя. Мы участвуем в конкурсе! Вы газеты читаете? Объявлен конкурс на лучший памятник комсомольцу.

Рита. Ах вот оно что!

Андрей. Вы — наши первые зрители. (Слезает со стремянки.)

Филипп. Какой конкурс? Я ничего не понял.

Галя. Шанс! Ты понимаешь, Филипп, это шанс!

Андрей. Хватит рассуждать. (Изображает оркестр.) Тарам-татам-тата-ам! Оркестр, больше меди! Право торжественного открытия предоставляется моей жене. Ну, Галка, дергай за веревочку.

Галя (смеется). Ему бы только произвести эффект. И ради этого испортили две простыни!

Андрей. Не рассуждай. Давай!

Галя дергает за веревочку, простыни спадают, и открывается вылепленная из глины фигура парня в буденовке со знаменем в руках.

 

Филипп (присвистнув). Где столько глины взяли?

Андрей. На Черной речке. Я там одно место нашел. И представляешь, трамвайная остановка рядом.

Филипп. На трамвае возили?

Андрей. Подумаешь, всего двадцать ведер.

Галя. Не о том вы все говорите. Как вам наш памятник?

Филипп. Андрей лепил? Ну, не знаю...

Галя. Ты что, Филипп! Мы под это дело в долги влезли, купили радиолу “Неренга”. Мы обязательно должны победить!

Филипп. Поторопились с радиолой.

Галя. Ты просто завидуешь!

Филипп. Чему?

Рита. Да тихо вы! А постамент какой будет?

Галя. Мы еще думаем. Можно круглую тумбу с барельефами, а можно просто камень, как у Медного всадника.

Филипп. Увы, до Медного всадника вашему комсомольцу далеко.

Андрей. Ты так считаешь?

Рита. А мне нравится, Андрюша. Честное слово, нравится!

Галя. Мы должны занять первое место! Должны! Из-за чего, ты думаешь, мы развели эту грязь?

Андрей. Ну, важен ведь не результат, а сам процесс, так сказать...

Галя. Этого ты мне не говорил, когда таскал в дом глину! (Растерянно.) Ты что же, заранее знал, что нам ничего не светит? Обманывал? А как же радиола?

Андрей. Но ты ведь так ее хотела...

Галя. Сейчас как молоток возьму, как вдарю по твоему комсомольцу!

Рита. Галка, не сходи с ума!

Андрей. Братцы! О чем вы все? Ради чего мы живем? (Филиппу.) Вот вы, такие умники, эстеты, скажите мне, ради чего мы живем? Чтобы стоять в последнем ряду? Прятать нос в воротник пальто? Нет, братцы! Надо пробовать, не бояться, рисковать! Только так имеет смысл жить! Когда у нас будет сын, я первым делом научу его этому.

Рита (хлопает в ладоши). Браво! Галка, неси стаканы!

Галя. (достает стаканы, со слезами на глазах). У нас даже присесть негде, все в глине...

Рита. Не беда. Будет фуршет!

Дед (входит со стаканом). А мне нальют вина? У, какого монстра отгрохал!

Филипп. О чем разговор! (Разливает вино.)

Галя. Что же нам теперь делать с радиолой, Рита?

Рита. А ты не вешай нос, может, еще победите.

Галя (замахивается на Андрея). Сейчас как дам!

Рита. Ну, братцы, за удачу! (Выпивает, берет в руки гитару и поет.)

“В Рио-де-Жанейро чего же там только нет,
Днем нет воды ни капли, а ночью света нет,
Днем нет воды ни капли, а ночью света нет,
А я-то в лес пойду,
Там светлячка найду,
И освещу я наш барак, как особняк!
В Рио-де-Жанейро...” и т. д.

* * *

 

Ирина в рабочей одежде, испачканной клеем и красками, делает в квартире ремонт. Входит Сергей с большой дорожной сумкой.

 

Сергей. Прости, что потревожил. Мне надо забрать кое-что из книг. (Начинает складывать книги в сумку.)

Ирина. Пожалуйста. Забирай хоть все.

Сергей (взглянув на потолок). Обои на потолке. Какая нелепость.

Ирина. Почему же нелепость? Сейчас многие так делают.

Сергей. Тебе всегда было важно, что делают другие.

Ирина. А почему бы и нет? Не в лесу живем.

Сергей. Это тебя и сгубило.

Ирина. Сгубило? Что ты хочешь этим сказать?

Сергей. Так, к слову. Если делают все, это еще не значит, что делают правильно.

Ирина. Я все-таки не поняла. Я работаю в фирме, зарабатываю, ни от кого не завишу, и что же, я ничего не могу позволить себе?

Сергей. Пожалуйста, позволяй. (Застегивает молнию сумки.) Ну вот, что надо было, забрал.

Ирина. Нет, постой. Сказал “а”, так скажи уж и “б”!

Сергей. Что ты хочешь услышать?

Ирина. Что все-таки произошло? Чем я тебя не устроила?

Сергей. А ты скажи мне, чем ты меряешь жизнь? Престижем? Модой? Деньгами? Богатых теперь немало, украл — разбогател. И можно всегда сказать: “А потому что я умный!” Ну что ж, пусть так, кто-то умный, а кто-то нет. Зато честный!

Ирина. К чему ты клонишь? Ты, случайно, не уверовал в коммунизм?

Сергей. Нет, милая, нет. Но ты спросила, чего мне в тебе не хватает? Я отвечаю: женщины.

Ирина (растерянно). Это как?..

Сергей. Я консерватор. Я не люблю феминизм. Мне женщина нужна, а не деятель.

Ирина. Ну-ну, я слушаю. Ты расшифруй.

Сергей. В ней много нежности и тепла. В ней нет ни капли расчета. Она умеет слушать и умеет молчать, умеет быть послушной. Да-да, послушной. И даже покорной. Кроткой. Хрупкой. Слабой.

Ирина. И чтобы муж ее бил! И чтобы он всегда ощущал свое превосходство!

Сергей. А разве я хоть раз тебя ударил?

Ирина. Попробовал бы ты!

Сергей. А надо было.

Ирина. Скоты! Какие вы все скоты! Уходи!

Сергей. А если вдруг лихолетье? Война? Кто тебя защитит?

Ирина (кричит). Уходи!!

Сергей уходит.

 

Ирина (вслед) Сын! Сын меня защитит!

На сцене появляется Кувшинов с портфелем. Подходит к Ирине.

 

Кувшинов. Здравствуйте, Ирина.

Ирина. Кувшинов, это вы?

Кувшинов. Я. Я к вам с одним вопросом. (Достает из портфеля помятый букет цветов, протягивает Ирине.)

Ирина. Как в прошлый раз?

Кувшинов. Угу. Как в прошлый раз. Поужинаем вместе?

Ирина. А что на это скажет моя подруга?

Кувшинов. А мы уже расстались...

Ирина. Так быстро?

Кувшинов. Вы понимаете, она спилась. Совсем спилась.

Ирина. Да ну! Я вам сочувствую.

Кувшинов. Но сердце... Сердце хочет ласковой песни...

Ирина. И хорошей большой любви?

Кувшинов. Вот именно. Так как?

Ирина. Но почему ко мне? Я замужем, вы это понимаете? Я замужем! Замужем!!

Ирина швыряет Кувшинову цветы. Кувшинов разводит руками, подбирает букет и удаляется.

 

Ирина (плачет). Эх, Лешка, Лешка! Сынок! Я много думаю про нашу жизнь. Живешь, как будто и не замечаешь, что живешь. А потом — бац! и молодость прошла. Что происходит! Со всеми нами что-то происходит! И знаешь, что я поняла?! Как ни ерепенься, жизнь все равно тебя заставит съесть положенный кусок мыла! (Уходит.)

В комнате Мать и Отец. Входит Рита.

 

Рита. Я по делу, ребятки. Нужна ваша помощь.

Отец. Рассказывай, что случилось.

Рита. Филипп не выходит из дома. Заперся в своей комнате. Повесил над кроватью портрет Карла Маркса.

Мать. Зачем?

Рита. Вот, говорит, борец с капиталом.

Отец. Не шутишь?

Рита. Какое шучу! Отказывается есть. Я, говорит, не желаю жить при ихнем поганом капитализме. Что мне с ним делать?

Отец. Да, учудил. Всегда он был слишком принципиальный и правильный.

Рита. Может, приедете к нам, ребятки? Посидим, выпьем, закусим, споем под гитару. Я уверена, с вами он не откажется.

Мать. Мы бы с удовольствием, Рита, но когда? У самих забот полон рот. К нам ведь Сергей переехал.

Отец. Что ты говоришь, мы обязательно приедем, Рита!

Рита. Да, Галя, у вас, конечно, другая жизнь. У вас есть Сережа. Если бы я могла родить!.. Ты знаешь, я ведь говорила Филиппу, оставь меня, я уж как-нибудь... Всю жизнь чувствую себя перед ним виноватой.

Отец, Брось. В чем ты виновата?

Рита. Ладно. Не надо ничего говорить. (Смахивает слезу и уходит.)

Отец. Куда ты, Рита! А чаю попить? (Матери.) Эх, ты!... (Идет вслед за Ритой.)

Мать. А что я такого сказала?

На дорожке Летнего сада Отец.

 

Отец. Эх, Лешка, прошла наша молодость! Прошло время нашей любви. Остались нам одни воспоминанья. И я им всласть предаюсь. Перед войной я был влюблен в одну девчонку. Ее звали Соня. Соня Гарфункель. Мы вместе занимались в художественной школе, но только она была на голову выше меня. Талантливей была.

В луче прожектора Соня Гарфункель перед мольбертом, на котором установлен белый лист картона.

 

Соня. Воздух! Не хватает воздуха! А если в рисунке нет воздуха, это уже не рисунок, а дешевый лубок!

Отец (подходит ближе). Все замечательно, Соня. У тебя талант. Никто не видит натуру, как ты!

Соня. Летний сад. Голые ветви лип — звонкая графика! Но воздух, где воздух? Как сделать воздух? Прозрачный, чистый, морозный! Я не вижу его!

Неожиданно Соня падает на землю и бьется в конвульсиях.

 

Отец. Что с тобой, Соня?! Что с тобой? Не смотрите на нее, не смотрите! Я запрещаю вам на нее смотреть! (Подбегает к Соне, пытаясь закрыть ее от посторонних взглядов.)

Так же неожиданно Соня затихает. Она очнулась.

 

Соня. Что со мной было? Я ничего не помню, только небо перед глазами.

Отец. Это была эпилепсия. Первый припадок. До этого она не знала, что больна.

Отец берет Соню на руки и уносит со сцены.
Сергей читает письмо.
В луче прожектора Алексей.

 

Алексей. Дед меня спрашивает, есть ли в нашей части дедовщина. Скажи ему, она есть. Но не все так страшно. Меня еще никто не бил, и вообще, говорят, у нас с этим делом спокойнее, чем бывает в других частях. Мне объяснили, это что-то вроде такой игры: сначала мы — потом они. Вечером все чистят сапоги. Я чищу две пары, свои и еще одного сержанта. Но это совсем не сложно, тем более что через год кто-то будет чистить мои сапоги, а у меня останется больше времени на письма. Как ты думаешь, папа, так было всегда? Даже в войну? Мне кажется, нет. Но ты расспроси у деда. Или я сам у него расспрошу, когда вернусь.

Посредине комнаты стоит мольберт, на котором укреплен подрамник с холстом огромных размеров. Входят Мать и Сергей. Мать плачет.

 

Сергей. Ну что у вас опять случилось, мама?

Мать. Ты посмотри, вся комната перепачкана красками и углем!

Сергей. Ну, это еще не беда.

Мать. А стол? Что делается на столе! Коробки, кисти, краски. Надо было додуматься положить все это на обеденный стол! Прямо на скатерть! И зачем?

Сергей. Действительно, зачем?

Мать. Он вздумал писать картину.

Сергей. Картину?

Мать. Картину. Но ты посмотри, какого размера! У него никогда не было чувства меры. Отец его тоже любил порисовать, но он писал картинки маленькие! Ты понимаешь? Маленькие!

Сергей. А что он пишет?

Мать. Какая разница? Я устала терпеть! Этот человек загубил мою жизнь! Все годы хожу и убираю за ним грязь. Устала с ним воевать! Сначала была глина, теперь уголь и краски!

Сергей. Ты только не горячись. Придется потерпеть...

Мать. Терпеть?

Сергей (смеется). “И вечный бой, покой нам только снится...”

Мать. Ты с ним заодно! Ты всегда выгораживал его!

Сергей. Ну ладно. Я с ним поговорю. (Выходит.)

Мать. Сережа, ну как я могу объяснить? (Опускает руки.) Эх! Я так хотела, чтобы у нас была дочь, а вместо этого — сын. А сын всегда на стороне отца.

На дорожке Летнего сада Сергей и Отец.

 

Сергей. Мать плачет.

Отец. И что?

Сергей. А ты чудишь.

Отец. Пойми, Сережа, я должен ее написать. Осень. Война. Сорок первый. И наш Летний. В нем роют траншеи и ямы. Немного осталось людей, кто видел это и кто это помнит.

Соня Гарфункель в Летнем саду военного времени, стоит возле мольберта. В отдалении видны деревянные ящики, в которые упакованы скульптуры.

 

Андрей подходит к Соне.

Андрей. Соня, я пришел попрощаться. Иду на фронт.

Соня. На фронт? Все уходят на фронт, скоро никого не останется. И даже скульптуры хоронят.

Андрей. Их не хоронят, Соня! Их прячут от врагов. На время. Их спасают.

Соня. Нет, их хоронят. Их закапывают в землю. Они умерли.

Андрей. Они воскреснут, поверь. Вот только кончится война...

Соня. Мне кажется, она никогда не кончится!

Андрей. Ты не веришь в победу, Соня? Ты пойми, выживет только тот, кто верит!

Соня. Не верю. Мы все погибнем здесь.

Андрей. Неправда! Мы не погибнем! Но что бы ты ни говорила, я все равно тебя люблю.

Соня. Зачем ты это говоришь?

Андрей. Это правда. Я должен сказать.

Соня. Зачем? Ведь я же больная! Припадочная! Кому я нужна?

Андрей. Мне. Ты нужна мне. Ты и твои картины.

Андрей хочет обнять Соню, но она вырывается и убегает.
Андрей растерянно стоит у мольберта и смотрит на картину.

Воздух! В ней появился воздух! (Кричит.) Соня, прощай! Я обязательно к тебе вернусь!

В луче прожектора Алексей.

 

Алексей. Папа! Мама мне пишет про какое-то мыло! О чем она?! Я ничего не понял. Я вконец запутался! Кстати, ты не забыл спросить у деда про дедовщину, папа? А сержант, которому я чищу сапоги, не такой уж плохой. По национальности он калмык. Его так все и зовут — Калмык. И он совсем неплохо ко мне относится. Просто, если бы он вел себя по-другому, его бы не поняли.

Сержант-калмык подходит к Алексею, забирает вычищенные сапоги.

 

Калмык. Письмо пишешь? Родителям?

Алексей. Угу.

Калмык. Про что пишешь? Опять про Летний сад? Слушай, но почему? Это какой-то особенный сад? Что в нем такого?

Алексей. Как тебе объяснить... Меня туда тянет. Словно все нити жизни сошлись в нем. Там любил гулять Пушкин...

Калмык. Ай-ай! Это какой-то волшебный сад. Взглянуть бы хоть раз на него. Как он выглядит?

Алексей. Я знаю его наизусть. Стоит только закрыть глаза... (Алексей берет Калмыка за руку и ведет его на дорожку Летнего сада.) Сейчас там осень. Поздняя осень. Уже все деревья стоят голые. Посмотришь вверх — и сквозь паутину ветвей увидишь голубое небо. А вдоль дорожек стоят скульптуры. (Прикрывает глаза.) Скульптуры, скульптуры, скульптуры. Из белого мрамора. Скоро над ними поставят деревянные домики, укроют на зиму, но пока что они стоят неприкрытые.

Калмык. Там и женщины есть? Ну, среди этих скульптур?

Алексей. А как же, не меньше половины.

Калмык. Одетые?

Алексей. Есть одетые, а есть и голые.

Калмык. Совсем голые?

Алексей. Ну, не совсем. Почти совсем.

Калмык. Ай-ай! Какие они, расскажи. (Прикрывает глаза.)

Алексей. Ну вот одна, например, аллегория сладострастия. Роскошная женщина. У ее ног лежит крокодил.

Калмык. Крокодил?

Алексей. Ну да, это символ.

Калмык. Как странно ты говоришь. Символ чего?

Алексей. Ненасытной плоти. А на груди у нее сидит голубь, клювом прильнул к соску.

Калмык (возбужденно). Он клюет ее грудь?

Алексей. Угу.

Калмык. О! Это сказочный сад! Ты должен мне все о нем рассказать! Ты меня понял? Все!

Полумрак. В комнате Отец и Мать сидят в креслах под бормотанье телевизора.

 

Мать. Ай, молодцы, ай, молодцы! А? (Взглянув на отца.) Ты смотришь?

Отец. Смотрю.

Мать (не отрываясь от экрана). Ну и когда же ты закончишь свою картину?

Отец. Когда-нибудь закончу. А кисти и краски ты можешь убрать.

Мать. Это хорошо. Я грязь ототру, и будет в доме чистота. Ай, посмотри! Тройной тулуп!

Отец. Скажешь, характер у меня нелегкий?

Мать. Нелегкий. Всю жизнь с тобой мучаюсь. Чего это ты вдруг?

Отец. Вспомнил, как мы с тобой комсомольца лепили...

Мать (рассмеялась). Лучше не напоминай!

Отец. Дурак был.

Мать. Дурак. И я не лучше. Тоже была дура. Оба мы дураки. Ай! Четыре оборота! Надо же...

Отец. Ты прости меня, Галя, если что не так.

Мать. За что тебя прощать-то? Что снова в доме грязь развел? Так ты не разводи.

Отец. Не буду больше. Обещаю. И все-таки прости меня. За все.

Мать. Ай, подлецы, что делают! Раньше, бывало, прыжок в два оборота — событие, а теперь тройной, четверной! И не падают. А костюмы какие? Нет, раньше тоже костюмы были, только мы в цвете не видели. (Подражая голосу спортивного комментатора.) На фигуристке лиловое платье с красной кружевной пелериной, ее партнер в бордовом костюме, расшитом синими блестками. Смешно... Но жили же как-то без цветного, скажи? Да что же это за оценки! Нет, точно судьи французам подсуживают! Ты как считаешь? (Взглянув на отца.) Ты спишь? Ну спи, спи...

Сергей бредет по дорожке Летнего сада. К нему подходит Ирина. Голова ее повязана черным платком.

 

Ирина. Сережа, это правда?

Сергей. Правда.

Ирина обнимает Сергея, рыдает.

 

Сергей (гладит ее по голове). Ну, успокойся, успокойся... Ничего уже не изменишь... Ты молодец, что пришла...

Ирина смотрит Сергею в глаза. Долго смотрит.

 

Ты вот что, иди домой. Матери помоги...

Ирина. Хорошо. А ты?

Сергей. Я тоже скоро приду. Ну иди же. Иди!

Ирина уходит.
По дорожке Летнего сада идут Отец, Соня Гарфункель, Филипп, Дед и Пушкин.

Пушкин. И все-таки глупая это была дуэль. Бессмысленно глупая.

Соня. Как вся наша жизнь.

Пушкин. Эх, мне бы вволю наесться морошки! В охотку она пошла. Нет, я не сетую. Подвел итог — не так уж и плохо. Я — ваше все. (Смеется.)

Соня. А я бы много картин могла написать.

Пушкин. У каждого своя судьба...

Дед. Картины должны быть маленькими! Мы слишком тесно живем, чтобы позволить себе большие. Ведь главное — не размер, а красота. Вот. (Показывает маленькие картинки, написанные на кусках фанеры.) Вальдшнеп на ветке. Ландыш. Глухарь. Лось.

Соня. Я так мечтала стать художником!

Отец. Я тоже хотел, мечтал! Мечтал поступить в Академию, а тут война. Пришлось идти на фронт. Мне было восемнадцать. А знаешь, когда демобилизовался? В пятидесятом! В армии без малого десять лет. Рядовым. Что ж делать, не отпускали.

Филипп. Не ты один. Я тоже десять лет отбарабанил!

Отец. Это конечно... Ну, а потом — какая там академия, надо было работать Вечерний институт с трудом закончил в тридцать шесть, женился поздно, сын родился поздно, вся жизнь сместилась. Нет, это очень много — десять лет.

Пушкин. У каждого своя судьба. Мы всего лишь фигуры, которые кто-то расставил на шахматной доске.

Соня. Художником можно быть без академий.

Отец. Да-да, я это понимаю. Я и не жалуюсь, вы не подумайте. У каждого своя судьба. И я старался в меру сил.

Соня. И сын у тебя вроде не глупый.

Отец. Не глупый. (Увидев Сергея.) Сережа, что ты здесь делаешь?

Сергей. Гуляю, папа...

Появляются Мать и Ирина.

 

Мать. Сережа, вот ты где! Пойдем.

Ирина. Пойдем, Сережа!

Отец. Да-да, ты уж иди... Нет, постой. Ты помнишь наш спор? Что первично, письменный стол, или сначала стать писателем? Ты разобрался с этим?

Сергей. Сначала надо стать писателем, папа...

Отец. Вот-вот! Еще спросить хотел: ты понял, кто ты есть? В чем смысл существования?

Сергей. Нет папа, не понял. Пока еще нет. Я думаю. Ищу...

Пушкин. Ну думай, думай. Ищи!

В луче прожектора Алексей, он лежит на армейской койке.

 

Алексей. Получив от вас телеграмму, я заплакал. И почему-то мне не стыдно было плакать, и никто не смеялся вокруг. В тот день я много думал о себе, о своей жизни, о вас, о нас всех. И я ни разу, кажется, не засмеялся за целый день. Ночью мне не спалось, я лежал на койке и думал, думал. И вдруг — вы, может быть, не поверите, да я и не знаю, как это рассказать. Короче, ко мне подошел сержант...

Калмык подходит к Алексею. Вслед за ним к Алексею подходят и другие солдаты. Все они в исподнем, в руках держат белые простыни.

 

Калмык. Не спишь?

Алексей. Не сплю.

Калмык. Грустишь? Не грусти. Эй, мужики, включай свет!

Загорается яркий свет.

 

Калмык. Летний сад!

Завернувшись в простыни, солдаты запрыгивают на прикроватные тумбочки и застывают в различных позах, изображая скульптуры Летнего сада.

ЗАНАВЕС