Игорь Григорьев
ОН ОБЕЩАЛ ЕЙ РАЙСКУЮ НОЧЬ
Пьеса в одном действии
Действующие лица:
Он - художник-сентименталист (инфантильный, постоянно сублимируется, любитель го).
Она певица румяная, неотразимая (в сущности, источник Его вдохновения, большая любительница го).
Действие происходит в мастерской художника. Перед нами большая комната с мольбертом, тахтой, на стене висят законченные работы, в углу стоят чистые холсты, небольшой столик, заваленный тюбиками с краской. Правый угол комнаты обустроен как кухня, дверь слева ведет на лестничную клетку, прямо перед зрителями открыта дверь, ведущая в маленькую комнату, где угадывается кровать.
Совершенно точно, что произошло это в Петербурге, в одну из теплых летних белых ночей, хотя не исключено, что все это случилось в последний дождливый ноябрьский вечер. Совершенно очевидно, что герои этой истории молоды, хотя, возможно, им под сорок. Вероятно, что он и она встретились впервые, хотя вполне может быть, что их отношения уже затянулись, но совершенно очевидно, и автор на этом настаивает, что история эта про любовь.
Картина первая
Полуосвещенная комната. Слышно, как в дверном замке поворачивается ключ, медленно, со скрипом открывается дверь, и становится видно, что в долгом поцелуе в дверном проеме застряли двое.
Она (отталкивая его). Слушай, мы что, за этим к тебе пришли? Кто-то грозился меня написать (смеется) обнаженной (смеется), умолял, обещал, что ничего не будет такого, а сам... всю дорогу!
Он кашляет, пытается еще раз Ее поцеловать.
(Смеется.) Ты видел глаза таксиста? Обещал писать, так пиши, и нечего тут...
Он включает свет, на ходу сбрасывает с себя куртку, мечется по мастерской. Убирает с мольберта недописанный холст, комкает постель в один узел и запихивает его ногой под тахту. Наконец ставит на мольберт чистый холст, натянутый на подрамник, берет в руки палитру, кисти и садится на стул перед холстом.
Он (заметив, что Она продолжает стоять в дверях). Прошу.
Она. Ты это серьезно?
Вызывающе покачивая бедрами, Она скрывается за ширмой, откуда через некоторое время появляется укутанная с ног до подбородка в какую-то красную тряпку.
Она. Я сегодня должна уехать домой.
Он. Я тоже.
Она. Я серьезно.
Он кивает головой.
Я красива.
Он. Я вижу.
Она. У меня длинные и стройные ноги.
Он. Я это давно заметил.
Она. На мои ноги заглядываются такие мужчины!.. У них "мерседесы"! Некоторые даже подмигивают.
Он. Вот так? (Несколько раз Ей подмигивает.)
Она. Даже старики заглядываются на мои ноги стройные. Некоторые даже долго идут сзади и разглядывают их...
Он. Ммм...
Она. Один из стариков шел, шел сзади, потом крякнул, сел и заплакал.
Он. Догадываюсь, почему.
Она. Я умна.
Он. Надеюсь.
Она. Я прочла много книг.
Он. Я тоже читаю.
Она. Это очень умные, интересные книги.
Он. Иногда и я их почитываю.
Она. Очень, очень умные книги.
Он. Почитываю.
Она. В них столько, столько написано!
Он. Очень умные книги.
Она. Особенно в тех, где мыслят не так плоско. В плоском мышлении ничего нет. Оно ведь плоское.
Он. Да, в плоском ничего нет.
Она. Я и сейчас по вечерам читаю.
Он. Я тоже.
Она. А ты что читаешь?
Он. А ты?
Она. Борхеса, Кортасара, Фройда, Ницше, Толкиена, Кастанеду, Желязны.
Он. Я тоже Борхеса, Кастанеду, Фройда, Ницше и, как его там? Талкина.
Она. Толкиена.
Он. Да, Толкиена.
Она. Ты что, не читал Толкиена? Это же безумно интересно!
Он. В другом переводе читал, там он Талкин. Интересно, как они там ходили, бродили, все эти Фроды, Арагорны, Гендальфы.
Она. Ты молодец.
Он (кокетливо улыбаясь). Да? Почему?
Она. Да! Да! Это великолепно! Как Кастанеда бегал по лесу и со скалы прыгал в пропасть Нагваля.
Он смотрит на Ее ноги, покачивает головой в знак согласия.
Он. Говорят, что его четвертый том женский.
Продолжает смотреть на Ее ноги, Она замечает Его взгляд, смотрит на Него, убирает ноги под халат. Он замечает, что Его поймали за этим занятием, но продолжает смотреть в ту же точку, делая вид, что смотрел вовсе не на ноги.
Она. Куда ты смотришь?
Он (загадочно). В пространство.
Она (расстроенно). А я думала... И что там?
Он. Там странно.
Она (снова выставляя ноги). Ммм... Тот старик, который сел и заплакал, он потом догнал меня и сказал: "Девушка, вам нельзя так ходить по городу!". Я спросила: "Почему?" "Это вызов!" ответил он.
Оба смеются.
Она. Но я сегодня домой.
Он. Я тоже.
Она. Тебе далеко?
Он. Нет. На метро тридцать минут.
Она. На метро?
Он. Да.
Она. А что, у тебя разве нет "Мерседеса"?
Он. Нет.
Она (расстроенно). А почему у тебя нет "Мерседеса"?
Он. Вообще-то, я не люблю машин, я ничего в них не понимаю... Но... чувствую, что уже пора научиться... Вообще-то, я давно хотел в них разобраться... только все откладывал. Но теперь собрался.
Она. А куда ты пропадаешь и как ты без меня, я бы тоже хотела с тобой потусоваться?
Он. Куда? Да так, работа, то да се...
Она. Ладно, проехали. А я тут ездила за город со своим тусиком. Здорово! "Мерсы", телохранители, шампанское рекой... (Смеется.) Все, все, я больше не пью! (Смеется.) С этим надо завязывать, а то у меня будут мешки под глазами.
Он. Я тоже.
Она. Что тоже?
Он. Тоже не пью, а то по утрам такая рожа!
Она. Да, по утрам рожи бывают потрясающие.
Он. Вообще-то, мне раньше не нравились рожи по утрам.
Она. Особенно в метро!
Он. Да, в метро по утрам рожи такие, что и рожами не назовешь.
Она. А днем, вечером, лучше, что ли?
Он. Такое ощущение, что город постоянно напивается.
Она. Тут пей не пей, а рожи налицо.
Он. Но это у меня раньше было такое отношение к рожам по утрам, а сейчас мне даже нравится.
Она. Что нравится?
Он. Рожи по утрам. Раньше, бывало, встанешь, посмотришь на себя с бодуна в зеркало и думаешь: "Ты ли это?". А сейчас ничего, даже нравится. В этом есть какато неподдельность.
Она. Прекрати, ничего в этом нет.
Он. Правда, есть, есть. Есть. Я вижу. Когда вчера утром встал, даже красивым был.
Она. Насчет красивости не знаю, но опухшим ты, наверное, был.
Он. Опухшим, но красивым!
Она. Ну ладно, может, и у меня тоже откроется такой талант в опухлости и помятости прекрасное узреть.
Он. Конечно, но сначала нужно созреть, а потом узреть. Тут художественное чутье иметь надо. Тулуз-Лотрек шлялся по кабакам, будучи дворянином, напивался в хлам, с какими-то тетками кувыркался, а потом из этого искусство кристаллизовалось, народы любуются до сих пор.
Она. Так то Тулуз-Лотрек, он дворянином был, белая кость. А мы последствие монголо-татарского нашествия.
Он. Никакого монголо-татарского нашествия не было, Гумилева почитай. Умный, кстати, был дядя Гумилев.
Она смотрит на него снисходительно.
Хорошо, было, было... Тык. Тык-дык.
Она продолжает смотреть, но уже вызывающе.
Он смиренно опускает голову, смотрит на Ее ноги.
У тебя ноги красивые. Да и сама ты ничего.
Она. Правда, но надо форму поддерживать.
Он. Зачем? Они и так красивые.
Она. Ну, чтобы к сорока годам не поплыть.
Он. Вот в сорок и поддерживай форму.
Она. В сорок уже будет поздно.
Он. А ты не расплывайся.
Она. Расплывусь.
Он. А ты не расплывайся.
Она. Расплывусь обязательно.
Он. Что ты заладила расплывусь, расплывусь...
Она. Ммм... (Смотрит на Него.)
Он. А хочешь, не расплывайся.
Она смотрит на Него.
Тогда тебе просто необходимо поддерживать форму.
Она. Ты не хочешь, чтобы я поддерживала форму?
Он. Кто? Я? Я хочу. Ты мне нравишься.
Она. Кто? Я? Мне все говорят, что ты серьезный.
Он. Кто?
Она. Танюша сказала, что ты умный и не как другие.
Он. Танюша талантливая.
Она. Она много работает, даже по ночам.
Он. Наверное, будет играть, как Горовец.
Она. Она хочет играть хорошо. Чтобы рояль стоял на пароходе, пароход на воде раскачивался, а Танюша бы играла на рояле, и каждая нота звучала.
Он. Танюша хочет заработать сидху в этом месте. (Чешется.)
Она. Что значит "заработать сидху"? Что значит "сидха"? Ну что ты чешешься?
Он. У йогов "сидха" означает (чешется) сверхъестественную способность. А я не чешусь, а делаю себе точечный массаж. (Смотрит на ее ноги.)
Она. Смотри, смотри! Красота!
Он. Это ты смотри внимательней, а то выйдешь замуж за какого-нибудь дурака богатого, и что с ним дальше делать?
Она. О! Это был бы финт!
Оба смеются.
Он. Хочешь кофе?
Она. Это что, намек?
Он. Какой намек?
Она. Не "какой", а на что?
Он. На что?
Она. На то, что уже пора.
Он. А что? Уже пора? Да?
Она. Если ты хочешь, чтобы я выпила кофе, значит, уже пора.
Он. У нас еще минут сорок-сорок пять есть, учитывая ожидание трамвая, либо поход к метро, плюс кофе, плюс разные удовольствия, которые можно получить за сорок пять минут.
Она. Да, поход к метро, плюс кофе, плюс разные удовольствия, которые можно получить за сорок пять минут...
Он. Кофе и удовольствия, которые можно получить за сорок пять минут...
Она. Удовольствия, которые можно ли получить за сорок пять минут?
Он. Которое можно, можно получить...
Она. За сорок-то пять минут?
Он. За ого-го, ого-го-го сорок пять минут можно получить... и кофе.
Она. Тогда сначала кофе, а потом ого-го, го-го... го... Или сначала ого-го... а потом кофе?
Он. От перемены мест слагаемых...
Она. Я сомневаюсь в том, что можно получить за сорок пять минут!
Он. Сумма-то удовольствий не меняется. Тогда сначала кофе, затем го... потом еще кофе, затем еще го... затем еще кофе, а уж потом го...
Она. Что-то ты уже три "го" насчитал. Не успеем. Го... кофе, ожидание трамвая, либо поход к метро.
Он (смотрит на часы). Все.
Она. Что все?
Он. Все успеем. Торопиться некуда.
Она. Я сегодня не могу у тебя остаться, завтра с утра куча дел... Еще репетиция. Нужно связки поберечь.
Он. Я сегодня не хочу домой ехать, здесь работы много, хочу картинку закончить. Скоро американцы должны приехать, потом еще немец мой подвалит. Но если и дальше будет продолжаться такое в стране, то к нам вообще хрен кто приедет. Давай кофе.
Она. Может, кофе потом?
Он. Торопиться уже некуда. (Показывает на часы, висящие на стене.) Даже если бы я сейчас посадил тебя на такси... Все равно облом. Часы встали два часа назад. Уже мосты развели.
Она (садится в кресло, широко расставляет ноги, руки сцепляет за головой, с ехидством разглядывает Его). Это ты специально... да?
Он. Что?
Она. Устроил с часами?
Он. С часами? Что ты имеешь в виду?
Она. Ты остановил часы?.. Что это за плоская шутка?!
Он. Я тебе сейчас все объясню... Я полгода не спал, думал, как бы шутку такую плоскую отколоть... чтобы поплоще была... Для этого я развел мосты и воткнул в часы севшую батарейку.
Она. Все, все, все. По сигаретке и по кофейку.
Он. Может, потом по кофейку?
Она. Торопитьсто некуда. Порисуем... потанцуем... покушаем... го...
Они танцуют каждый сам по себе, постепенно приближаясь друг к другу. Танцуют вместе, в танце уходят в другую комнату.
Совершенно понятно, что в соседней комнате события получили дальнейшее развитие, но вполне вероятно, что ничего и не было. Совершенно очевидно, что прошёл час, хотя, очень может быть, всего пять минут. Но что совершенно ясно, за это время Он и Она узнали друг о друге еще кое-что.
Картина вторая
Он резко, в танце, появляется из двери, расстроенно пританцовывая, приближается к своей незаконченной работе. Выливает флакон голубой краски на холст, размазывает краску кистью по всей поверхности картины. Отходит, наблюдает, как краска течет вниз. Появляется Она, встает у Него за спиной. Долго наблюдает за его работой. Его это раздражает, но Он продолжает работать.
Она. Тебе не кажется, что голубого многовато?
Он. Нет, не кажется.
Она. Мне кажется.
Он. Ничего подобного, совсем не много.
Она. А мне кажется - многовато.
Он. Когда кажется, креститься надо.
Она. Тогда точно многовато.
Он. Можно еще больше, но меня и это устраивает.
Она. По-моему, перебор, так сейчас никто не пишет. По крайней мере, из всего, что я в последнее время видела...
Он. Не хватает, чтобы они все стали писать так же.
Она. Ну да, я же забыла, что ты у нас индивидуалист.
Он. Я не индивидуалист, не индивидуалист. Я же тебе объяснял много раз, что я сентименталист. Я художник-сентименталист. Я отдаю себе отчет в том, что в наше время, время насилия, время силовых людей, сентиментальность считается слабостью и чуть ли не пороком. Но что только по-настоящему сильный, не силовой, а сильный человек, может позволить себе быть сентименталистом. Я кричу миру через свое искусство об этом. В моей картине мира сентиментальность доминирует над насилием, у меня мягкое доминирует над твердым!
Она (смеется). Да, да, это я уже заметила, не заметить это невозможно.
Он отворачивается, продолжает размазывать краску.
Она. Заметила! (Смеется.) Заметила!
Он. Что, что ты заметила?
Она (хохочет, сквозь смех). Заметила! Заметила!
Он. Что?.. (Раздраженно поворачивается к ней.) Что? Ну что ты заметила?
Она (еще больше смеется). Что у тебя... (Смеется.) Действительно... мягкое... (Смеется.) Мягкое доминирует над твердым! (Хохочет.)
Он бросает кисть на пол, подходит к Ней вплотную, смотрит на Нее.
Он. Я художник! Все свои силы я сублимирую. Почитай Фройда! Умный, кстати, был дядя Фройд. Там у него про это все сказано. Если я перестану сублимироваться, то кое-кто не получит "Мерседес".
Она. То есть, как это, "не получит "Мерседес"?
Он. А так, не получит и все.
Она. Что значит "все"? Что-то мне это не нравится. Если кое-кто не получит "Мерседес", то кое-кто не получит меня!
Он. Если я перестану сублимироваться, то мир не увидит моих картин. И тогда не только на "Мерс" и на "Запор" не наскребешь. А хочешь, я тебе роликовые коньки куплю? Уверен, что после этого у меня твердое будет доминировать над мягким.
Она. Нет уж, пусть мягкое над твердым у тебя доминирует, я потерплю!
Он. Умничка, сладенькая моя пупся. Моя прелесть...
Продолжает раскрашивать картину, отходит, рассматривает.
Она. А ты можешь сделать так, чтобы у тебя иногда, пусть временно, но все-таки твердое доминировало? Иногда, временно?..
Он. Ты понимаешь, это же не блажь, это моя мировоззренческая позиция в искусстве.
Она. Понимаю. В искусстве позиция... А в жизни иногда, но стабильно?..
Он. Это неважно.
Она. Нет, это важно!
Он. Неважно, сколько я напишу картин. Все они искусство, ибо я штучен, а значит, уникален. Неважно, все они искусство. Ибо штучны и неповторимы. Тебе, может быть, неважно это, тебе хочется "Мерседес". И ты не видишь того, что ты имеешь гораздо больше, чем "Мерседес".
Она. Что?
Он. Что такое поганый "Мерседес" на одной чаше весов бытия и искусство на другой? Это вещи несравнимые. Ты, пупся, имеешь гораздо больше, чем "Мерседес", ты имеешь меня.
Она. Устыдил, устыдил... Пригвоздил...
Он. Все, все, все... по сигаретке и по кофейку.
Она. Ура! Твое мягкое победило твердое. Ты герой...
Он отворачивается, продолжает монотонно заниматься своей работой. Она сидит так некоторое время, потом встает и выходит. Он резко подходит к столу, радостно потирая ладони, допивает чашку с холодным кофе. Прислушивается, так же быстро подходит к картине, начинает демонстративно работать. Она появляется, подходит, встает у Него за спиной. Долго смотрит, как Он работает. Это Его раздражает.
Напиши меня с обнаженной грудью.
Он закуривает манерную длинную трубку. Пускает кольца дыма, заливает край картины красной краской, рассматривает, удовлетворенно мычит.
(Раздраженно.) Напиши меня обнаженной.
Он. Напишу.
Она. Верхом на тигре...
Он. Напишу. (Ставит желтые кляксы.)
Она. Я серьезно... Или... на носороге... Точно! На носороге... с арфой... на фоне лужайки. Цветы, бабочки, водопад.
Он. Это уже было. Носороги, цветы, бабочки (рассматривает картину) и водопад.
Она. Где это было? Что ты придумываешь?.. (Раздраженно.) Было... хм!
Он. Эту тему с носорогами уже отыграли. Посмотри у Лепри. Умный, кстати, был дядька Лепри. У него там эти носороги и так, и сяк, и вповалку, и в раскачку, и дева там есть. Я тебя лучше на контрабасе напишу. (Ставит кляксы, курит, улыбается.)
Она. Не хочу на контрабасе! Хочу на носороге или на льве, или, в крайнем случае, на верблюде!
Он. На фоне пирамид? Ты хочешь, чтобы я занялся рекламой "Camel"?.. Мне нравится тема с контрабасом, представляешь, лежит... (показывает) здоровенный, лакированный! А на нем ты, румяная и неотразимая, а рядом банка с пивом и тарелка с блинами. (Заливает часть картины фиолетовой краской.)
Она. Ну, ты, Кустодиев! (Напористо.) Напишешь меня обнаженной?
Он. Напишу. (Разводит краску.)
Она. Сейчас пиши.
Он (наливает рюмку коньяка). У меня другие планы. (Выпивает.)
Она. Поделись... с румяной и неотразимой.
Он. Они еще не созрели.
Она. Я хочу незрелых!
Он. Все. Раздевайся!
Она. Зачем?
Он. Я тебя буду писать обнаженной.
Она. Не хочу.
Он. Почему?
Она. Не хочу и все.
Он. Ты же хотела?
Она. Я передумала!
Он. Почему? Прекрати, не обижайся. Да прекрати же ты, пупся, обижаться, раздевайся... я принесу обогреватель. Хочешь, я тебя раздену? (Подходит к ней.)
Она (раздраженно). Психоложество какое-то.
Он. Позволь я тебя раздену! (Пытается ее раздеть.)
Она (отходит). Убери свои руки... что ты ко мне липнешь... все время... по ночам!
Он. Ну, пупся... что ты?
Она. Что надо?!
Он. Ну, пупся... я помогу тебе... (Пытается ее раздеть.)
Она. Что ты ко мне своими руками? Как ночь, так руки... Еще раз и я тебе...
Он. Что?
Она. Еще раз, и я...
Он. Ну, пупся!..
Она. Кто ты такой?
Он. Ну, пупся...
Она. А? Кто ты такой?
Он. Ну...
Она. Посмотри на себя!
Он. Ну, пупся...
Она. Внимательнее посмотри... Кто ты такой?.. Что ты из себя представляешь?.. Сижу тут с тобой, как дура! И "Мерседеса" у тебя нет...
Он. Пупся!
Она. Сделал из меня идиотку, пупсю...
Он. Ну, пупся...
Она. Что "пупся"? Что "пупся"? На себя посмотри: от горшка два вершка, художник! На кого я теперь похожа?
Он. Так себе, певица.
Она. У меня тут кусочек настоящего есть, чистого, хотя и кусочек. Помнишь Италию пела, Испанию пела, Америку и там пела, в Парижах пела... Метр с кепкой! Сижу тут, как дура, с тобой. Тоже мне, гений!
Он. Все... пупся, все. (Уходит.)
Она подходит к телефону, снимает трубку, хочет набрать номер.
Он входит. Она кладет трубку.
Она. Не знаю, что ты сейчас будешь делать, не знаю, как ты будешь исправлять мне настроение...
Он молча разворачивается и уходит.
Она. Ну, если ты сейчас ничего не придумаешь, то я не просто обижусь, а очень обижусь!
Он возвращается, в одной руке торт, в другой авоська с джином и тоником, торт украшен свечами.
Он (с бодрым блеском в глазах поет). Поздравляю!
Она. О! Джин с тоником... Вспомнил?
Он (говорит довольно мрачно). Внимателен.
Она. Спасибо.
Он (грустно). К источнику вдохновения.
Она. Спасибо.
Он. Потому как ты мне симпатична. Задуй свечи.
Он кладет авоську. Она задувает свечи.
Вежливо целует Его в щеку.
Она. Так ты, значит, готовился, батарейку севшую в часы вставлял?
Он. Стрелку подводил, мосты разводил. (Разливает джин с тоником.) Хотел тебя соблазнить.
Она. А я тут на тебя наезжала.
Он. Каждому свое, кому соблазнять, а кому наезжать... Все в твоих руках! Все в твоих руках, пупся, даже я сейчас! Ты сама это знаешь. Для тебя это так! От тебя зависит, буду ли я Рембрандтом, а ты Саской. Я Сальвадором Дали, а ты Галой! Хочешь иметь меня Сальвадором?
Она. В общем-то, я согласна! Хочу быть Саской и Галой, ездить на "Мерседесе" и курить "More", и пить шампанское. Ты Сальвадор!
Чокаются и выпивают.
Он. Да, я художник, значит творец! Я не занимаюсь разговорами об искусстве. Я создаю! Создаю художественные произведения! Эти полотна разойдутся по всему миру! Любой мало-мальски крупный музей будет почитать за честь приобрести и выставить мои картины! Извините, это не пустые фантазии! Я не пописываю в угоду всей этой шляющейся по миру и не хрена не понимающей в искусстве толпе идиотов! Что поделать, если вкусы и нравы уже не те, что были тогда, когда они были еще теми! Что из того, что в живописи сейчас никто ничего не понимает? Что не ценят и творцов, ее создающих? Я творец, никто не заставит меня рисовать вот эти... раскрашенные картинки. Мне плевать, я не буду! Я не сдамся, я не разменяю свой талант! Мне плевать на всю эту тусовку разъезжающих на "Мерседесах"! Мне плевать на джин с тоником! Да, да, даже на джин с тоником! Обойдусь простой водкой с димедролом! Плевать на "Camel"! Да, да, даже на "Camel"! Обойдусь "Беломором" и махрой! Уйду в подполье! Буду чихать, кашлять, пусть называют меня синяком. Но картины я буду писать такие, какие буду писать! И это будет искусство! Нет безвкусице! Я заткну их всех за пояс! Ибо я глыба!
Она. В общем так, глыба, спать ты будешь сегодня один.
Он. Нет, нет, пупся, я не имел в виду тебя! Я пишу, ты поешь о том, о чем я пишу. Идет? (Поднимает стакан.)
Она. За что пьем, глыба?
Он. За тебя, пупся, за твою красоту, за твой талант! (Выпивают.)
Она. Ты, наконец, вспомнил, что я певица? И что у меня сегодня день рождения?
Он стоит, насупившись, опустив голову вниз.
Он. А чей это носик?
Она. Пока неизвестно.
Он. А чьи это ушки?
Она. Чьи надо.
Он. А чьи это губки?
Она. Мои.
Он. Потанцуем? Кофе? Го?
Они танцуют каждый сам по себе, постепенно приближаясь друг к другу. Танцуют вместе. В танце уходят в другую комнату.
Совершенно ясно, что в соседней комнате решались серьезные, взрослые проблемы, хотя, может быть, они просто перебирали цветные кубики.
Картина третья
Он выскакивает из спальни в халате, уносит торт и джин с тоником в другую комнату, там зажигает свечи и ждет, когда Она выйдет из спальни. Она выходит. Раздраженно подходит к картине, смотрит на нее, берет кисть. Такое ощущение, что Она хочет все это замазать черным. Из другой комнаты раздается робкий голос: "Закрой глаза!". Он появляется, в руках праздничный торт с зажженными свечками.
Она. Что? Что? Что? Вторая попытка?
Он. Со второй у меня всегда получается... Правда. Со второй я в академию поступил, со второй закончил, со второй влюбился, знаменитым стану тоже, наверное, со второй!
Она. Согласна, глыба, давай попробуем. Но чтоб знаменитым обязательно стал!
Он, пританцовывая, подходит к столу, ставит торт на стол.
Он. Ци ведет кровь, кровь ведет внимание. (Качает головой.) Кровь ведет ци... (Качает головой.) Внимание ведет ци, ци ведет кровь! Дуй!
Она. Ну, если не станешь знаменитым!..
Он. Стану, пупся, со второй попытки обязательно стану!
Она задувает свечи.
Она. А где текст?
Он. Какой именно?
Она с любопытством смотрит на Него.
В общем, я...
Она. Ну? Что, никак? Я тебе помогу... Я тебя...
Он. Я тебя...
Она. Лю...
Он. Люблю.
Он обнимает Ее, разливает джин с тоником.
Они берут стаканчики, чокаются.
За тебя! За твой талант и здоровье!
Она. Ты это уже говорил.
Он. Нет, это вторая попытка. Я продолжу. За ту женственность, которой в наше жестокое время... вообще стало мало, но бывают еще на свете чудеса... и ты встречаешься с женщиной, из которой эта женственность так и... в которой эта женственность фонтаном!!!
Она. Спасибо.
Выпивают.
Он. Теперь твоя очередь.
Она Его обнимает, целует.
А ведь, правда, хорошо вот так сидеть и пить джин с тоником. Ведь это же вещь джин с тоником. Его можно пить долго. Сидеть и пить, и берет он не сразу, а так мягко и потом. И ведь хорошо! Да?
Она. Джин с тоником это хорошо!
Он. А ведь правда, он лучше водки?
Она. Да уж.
Он. Она как-то так... Ее выпил... ее и пить-то неприятно! И берет она как-то сразу и навсегда... И мысли какие-то дурацкие начинают вылезать, и не понимаешь, то ли хорошо, то ли не очень. А здесь сидишь и мягко пьешь. И хорошо тоже долго.
Она. А что это за "ци", про которое ты говорил, что оно идет в кровь? А потом бьет в голову?
Он. Куда ты думаешь, туда и ци.
Она. Туманно как-то.
Он. Ци это маленькие частицы такие, пупся. И они, эти ци, у китайцев. Древние китайцы считали, что это атомы. Хотя, нет. Когда китайцы догадались, что ци это маленькие частицы, тогда еще не было атомов. То есть, они-то были, но еще не были открыты наукой. Потому что когда китайцы открыли эти ци, еще не было даже этой самой науки. И вот тогда китайцы уже знали о ци, и что эти ци очень маленькие и двигаются. И двигаются они туда, куда ты направляешь свое внимание. Но это все еще только причина, а как следствие туда приливает кровь. То есть, где внимание, там и кровь. Но это все в общих чертах.
Разливает, выпивают.
А хорошо берет так за голову!
Она. Ци, ци... Не знаю, там кровь, где ци, или наоборот... Но народная мудрость гласит: "Там, где любовь, там всегда и кровь". Мои знакомые немцы говорят, что у русских большое будущее. Они говорят: "У нас хорошо, и лучше уже не будет, потому что и так хорошо. А у вас, говорят, плохо и хуже уже не будет, потому что и так плохо. Значит, будет лучше, мало того, будет очень хорошо. Мы вам завидуем". Яяне знаю, как к этому относиться: лучше, чем у них, не бывает. Когда я была в Берлине на гастролях и гуляла по Курфюрстендаму...
Разливает, выпивают.
Так вот, Берлин, Кудам... Я иду, а по улицам ветерок с запахом шампуней, туалетной воды. Одним словом, духи... Хорошие были гастроли. А в Гамбурге на Риппербане, там вообще не продохнуть, там ветры носятся с такими запахами... дорогих табаков разных сортов. Запахи плотные, как вата... Там я познакомилась с людьми, которые запросто проигрывают в казино по десять тысяч марок и ничего. Да... хорошие были гастроли. Те же американцы приезжают, ходят по Эрмитажу, смотрят, цокают языком, говорят: "Гуд, гуд... гуд, говорят. И будет еще больший гуд. У вас, говорят, мистическая страна!".
Чокаются, выпивают.
Она (серьезно, почти сердито). За что пьем?
Он (извиняясь). За что, за любовь!
Она. За любовь?
Он. За что можно еще пить, видя такое перед собой...
Она. Любишь пупсю?
Он. Люблю.
Чокаются, выпивают.
Он. А ведь, правда, хорошо вот так сидеть и пить джин с тоником?
Она. Да, джин с тоником это хорошо...
Он. И ци там, где надо.
Чокаются, выпивают.
Она. Нарисуешь меня на носороге!
Он. На контрабасе!
Он берет Ее за руку, идут танцевать, танцуют старательно, насколько позволяет количество выпитого.
Она. Любишь носорогов?
Он (мотает головой). Люблю тебя. Можно вопрос? Только один вопрос? Можно?
Она. Да.
Он. Эээ... Вернее, одну просьбу?
Она. Да.
Он. Твоя очередь, вторая попытка.
Она. А где сейчас твое ци?
Он. Не знаю.
Она целует Его.
Она. А сейчас?
Он. Догадайся.
Она. Точно?
Берутся за руки, уводят друг друга.
Он (уходя в танце). А ведь, правда, хорошо было сидеть и пить джин с тоником!..
Без тени сомнения ночь приближалась к рассвету.
Он выходит с холодной курицей на блюде, садится, начинает есть. Она тихо появляется в проеме двери, наблюдает за Ним. На Ней красный китайский халат, волосы растрепаны. Он в халате, турецких тапочках с загнутыми носами, волосы дыбом.
Он. Холодная, как бревно... развалилась... ноги в разные стороны. (Ест.)
Она. Холодная, как бревно?.. развалилась? Это кто, как бревно?
Он (жует). Холодная, как бревно... ноги в разные стороны...
Она. Бревно?
Он. Ноги резиновые и в разные стороны.
Она. Ноги резиновые?
Он. Резиновые.
Она. Холодная, как бревно?
Он. Бревно бревном. Безвкусица... Везде безвкусица.
Она. Мои ноги бревно бревном?
Он. Безвкусица, тотальная оккупация безвкусицы!
Она. Мои ноги бревном бревно, в разные стороны? Безвкусица?
Он. Что за мания величия? Почему ты считаешь, что в моей жизни должны быть только твои ноги, за которыми волочатся старики и плачут? Я сплю и вижу твои ноги, я думаю только об этих ногах, у меня в каждой картине твои ноги. Тебе этого мало, тебе еще понадобился носорог с твоими ногами. Твои ноги, огромные, как небоскребы, занимают всю мою жизнь. Ты хочешь, чтоб еще вот эти ноги (показывает на курицу) были твоими ногами?
Она. Что еще скажешь?
Он. Причем здесь твои ноги.
Она. Еще.
Он. Сейчас я не знаю, что сказать... кожа холодная, резиновая, перца маловато, недожарено.
Она. А у тебя мягкое доминирует.
Он. Зато я умный и глыба, сама говорила.
Она. Пойду я, пожалуй.
Он. Возле мостов потоптаться?
Она. Пойду я, пожалуй, глыба... (Накидывает пальто и направляется к выходу, но возле двери останавливается.) Пупся тебе куру подогреет.
Он. Не надо, я это бревно так съем, нож принеси лучше.
Она. Счеты свести хочешь? (Уходит.)
Он подходит к картине, затем к двери, смотрит за дверь, поворачивается, потирает ладони, быстро подбегает и садится в ту же позу. Она возвращается, дает Ему нож.
Вкусно?
Он. Вчерашнее зашибись. (Продолжает есть.)
Она подходит к картине.
Она. Красиво получилось, а где же тут мои ноги?
Он подходит к мольберту, вырезает картину из подрамника и кидает Ей. Она ловит.
Он. Нет здесь твоих ног и не было.
Она подходит к нему вплотную и бьет Его по щеке.
Она. Простите.
Он наливает себе джин, чокается со столом, выпивает. Она еще раз бьет Его по щеке.
Извините.
Он наливает, выпивает, спокойно ставит на стол стопку и продолжительно целует Ее.
Она (тихо плачет). Я знаю, как готовить птицу в перьях!..
Он наливает себе джин, выпивает.
Надо обмазать ее глиной и в огонь.
Он снова наливает и выпивает.
Через полчаса вытащить, расколоть глину, вместе с глиной отвалятся все перья. Удобно и не подгорает... Очень вкусно...
Он смотрит на Нее, ковыряет спичкой в зубах, несколько раз цыкает.
Он. По-моему, так рыбу готовят.
Она. Ага, в перьях.
Он. В перьях, в перьях.
Она. Зачем ты порезал картину?
Он. Это мое твердое доминирует.
Она. Я заклею порез.
Он. Это твое мягкое доминирует.
Она. Это плохо?.. Сустав здесь. Вот здесь сустав, вот здесь.
Он. Где? Здесь?
Она. Да вот здесь же... (Показывает пальцем.) Здесь!
Он. Ага... (Жует.)
Она. Ты все время режешь мимо... сустава. Режешь кость. Твой нож затупится, ты его сточишь.
Он. Ага... (Жует.)
Она. Ты понимаешь, что режешь мимо сустава? Резать кость бесполезно... Нужно немножко надрезать сустав, совсем немного, чуть-чуть, и он сам разъединится. Но, может быть, ты хочешь резать именно кость?..
Он жует.
Тогда тебе лучше подойдет пила... Возьми пилу и пили.
Он. Не лучше подойдет пила... а больше подойдет пила.
Она. Больше... лучше... какая разница. Ну... что?
Он. Где?
Она (показывает Ему сустав). Вот, вот... здесь...
Он. Здесь?
Она. Принести пилу?
Он. Неси.
Она уходит.
Он пытается сломать кость, выкручивает ее из сустава, но отделить так и не может. Она входит с пилой.
Кура выскальзывает у Него из рук, Он пытается ее поймать, но она далеко отлетает и падает к Ее ногам.
Он. Она от меня улетела, мерзавка, я ее не хочу!
Она. Почему? Ты же ее хотел?
Он. Уже не хочу, раздумал... Она от меня убегает.
Она. Не сдавайся, догони ее.
Он (возмущенно). Ага! Что я, так и проведу всю жизнь в погоне?
Она. А чего же ты хотел? Если от тебя сбегают.
Он. Плевать я хотел, я и сейчас хочу... Хочу рисовать!
Она. Что же ты хочешь... (Говорит ритмично, как стихами.) И куру съесть, и... сублимироваться?..
Он. Да, и куру съесть, и сублимироваться.
Она. Хочешь совет?
Он. Валяй.
Она. Настоятельно прошу тебя: догони ее, догони! И перепили. А лучше, конечно, ножом по суставу. Там само...
Он. Сколько же можно на одном месте спотыкаться?
Она. По-моему, это не она от тебя сбегает, это ты от нее убегаешь!
Он. Думаешь?
Она. Мне отсюда так видится...
Он. У меня такие же предчувствия. Это страх... Глубоко.
Она. У меня тоже страх...
Он (себе). Соберись, соберись...
Она. Соберись.
Он. Уже.
Она. Что уже?
Он. Собрался.
Она. Когда?
Он. Сейчас. Давай ее сюда. Не надо пилу, я ее хочу ножом по суставу.
Она подает Ему курицу.
Он. А вот мне интересно... (начинает резать курицу) что бы ты мне сказала... (она смотрит, как Он ищет сустав), если бы я предложил бы... (нашел ножом сустав) тебе... (разрезал по суставу) выйти за меня замуж?
Она (после паузы). Как я понимаю, это риторический вопрос?
Он. Да, да, конечно... Нет, нет, это не риторический вопрос, мне действительно интересно, что бы ты ответила? Ну так как, ты выйдешь за меня замуж? Хотя уже не важно, что ты мне ответишь!
Она. А мне важно!
Он. А мне не важно.
Она. А мне важно.
Он. Что ты заладила: "важно, важно"... Важно, так ответь.
Она. Я тебя мучить буду до завтра... завтра и отвечу!
Он. Я много читаю... Эти неплоские книги. Учти, что в плоском мышлении ничего нет совсем, оно ведь плоское.
Она. Да, в плоском ничего нет.
Он. Ты видела? Видела? Как я разделался с курой.
Она. Бельмондо!
Он. Победа! (Разливает джин.)
Чокаются, выпивают.
Он (кричит). А-а-а!..
Она. Ну, что ты кричишь? Прекрати.
Он. Утро. (Потягивается.)
Она. Интересно, у тебя что-то странное с лицом творится. Вот так посмотришь лицо человека. Потом вдруг посмотришь рожа какато.
Он. Это иллюзии.
Она. Это не иллюзии... О, теперь опять лицо!
Он. Это иллюзии. Почитай Ричарда Баха. Умный, кстати, был дядя Бах, у него там про это все сказано.
Она. О, теперь опять рожа... Да, по утрам все рожи налицо!
Он. Зато красивые, приглядись... надо картину об этом написать... (Кричит.) А-а-а!..
Она (кричит). А-а-а!..
ОБА (кричат). А-а-а!..
Он. Выйдешь за меня замуж?
Она. Да.
Он. Потанцуем? Кофе? Го?
Оба (кричат). А-а-а!..
Танцуют, уходят.
Они поняли, что они друг без друга не могут.
Занавес.