Андрей Толубеев

1 мая 1701 года русские войска взяли штурмом шведскую крепость, стоявшую при впадении реки Охты в Неву, - последнее прямое препятствие для основания Санкт-Петербурга.

- Ангел, не спишь?

- Нет. Я никогда не сплю.

- А я не могу уснуть... Устал. Расскажи мне сказку или что-нибудь... Что хочешь.

- Закрой глаза и слушай.

Жил-был царь. Воевал он крепость Ниеншанц. Защищалась крепость умело, и нужна была военная хитрость, чтобы захватить ее. Только на сей раз ничего путного не могли придумать его отважные генералы. Дело было к вечеру. Запечалился царь, наполнил чарку свою хмельным боярским пивом, да, помедлив, не пригубил ее, а шагнул в сени и призвал своего любимого белого кота Брута и за ужином, по-братски поделившись жареным цыпленком, поведал ему о трудностях осады. Кот недолго молчал и с разрешения государя позвал на совет своего старого друга - маленького белого мышонка Алексашку, завезенного сюда вместе с почтой и дарами от какого-то северного короля. А на севере все мыши тоже белые, как и зайцы. Стали они втроем совет держать и к полуночи придумали, как сломить ратный дух неприятеля.

С наступлением темноты, было это в самом конце весеннего месяца апреля, 30-го числа, царь, помолившись, напоил кота молоком, но не досыта, чтобы не заснул в деле, накормил мышонка салом, но не до отвалу, дабы проворства не потерял, сам переоделся в простой офицерский мундир и, заперев накрепко милую сердцу пенковую трубку, отеческий псалтырь и пять серебряных рублей в походном сундучке, сел на любимую кобылу Лизетту и тронулся к берегу реки, вдоль которой стояла его еще не уставшая от побед армия. В царской кожаной сумке, перекинутой через плечо, сидел кот и мурлыкал свою походную, грея простуженный бок государя. А в зубах усатый крепко держал маленькую корзиночку с мышонком. Алексашка грустил, но виду не подавал.

Украдкой подъехали они к месту, супротив которого чуть ниже по течению на другом берегу, как спящий большой еж, лежала крепость. Она хоть и была земляной, но грозны стояли ее валы и неприветливы батареи пушек. Меж царем и крепостью воды было много, и текла она быстро, как и время. Вынул он из другой, пристегнутой к седлу сумки маленькое корытце, посадил туда кота с мышонком, благословил их и оттолкнул во вражью сторону, в аккурат по ветру. А у корытца еще и парус был небольшой прилажен. Сам-то царь еще мальчиком любил ходить под парусом и получал от этого несказанное удовольствие... Брут же с Алексашкой боялись даже шелохнуться и притаились, будто неживые. Караульные, конечно, заметили корытце, да подумали, что это детский кораблик по недосмотру несет незлобивым ветром в их сторону, и не стали поднимать шума, бить тревогу. А Брут, нет-нет да и приоткрыв один глаз, все же подправлял хвостом движение ковчега. Хвост замерз, да что поделать - слава Отечества превыше, а доверие государя дороже тепла у печки!

Кот был белый, белее не бывает, и сливался с отблесками весенней воды, где местами еще проплывали подтаявшие белоснежные с синевой льдины из Большого озера, а мышонок у него на брюшке лежал тоже бледный, как запоздалый мартовский снег, и обоим было страшно. Отвага отвагой, а дело делом.

Вот и стукнулось корытце о камушки берега. Выпрыгнули наши лазутчики, отряхнули страх сколь могли тише. Осмотрелся Брут, как велел царь, приметы разные нашел и побежал с Алексашкой в зубах что было сил к главной башне, где неприступным возвышался неприятельский флаг. У подножия укрепления выпустил из корзиночки друга, и тот уже во всю свою мышиную силу стал карабкаться по флагштоку туда, где высокомерно реял штандарт, который был накрепко привязан морскими узлами к толстому пеньковому канату назло всем стихиям: и хладу, и палящему солнцу. Но он был гордостью чужого королевства. И принялся Алексашка быстро-быстро перегрызать этот ненавистный теперь канат, раздирать его лапками, удерживаясь только на хвосте.

Прошел ли час иль на четверть более, лапки и хвостик стали коченеть и болеть оттого, что и сами покрылись ранами, голова тоже стала ныть: ведь работа эта была тяжелая, можно сказать, каторжная, хоть и не под землей, а в небе.

Но к рассвету и сверху, и снизу канат был как подрублен и держался уже на добром слове. Без сил упал Алексашка вниз. Брут тем временем давно уже лежал на спине с вытянутыми лапами, чтобы вовремя поймать дружка и смягчить его победное или случайное падение. Мышонок свалился с неба победителем. Кот зализал ранки своего озябшего друга, чуть отогрел, сунул бережно в корзиночку - и давай бог ноги наутек с опостылого места. Домчались что есть мочи до корытца, плюхнулись в него, тяжело дыша, и тут были вознаграждены смекалкой русского царя. Перед тем как отправить их в опасный путь, привязал он к кораблику незаметную суровую нитку и в ответственный момент, узрев поднятый трубой кошачий хвост, взмахнувший у серого валуна дважды вдоль и поперек, что означало: приказ выполнен, подернул за спасительную нить и давай ее скоренько наматывать на лошадиный хвост. Лизетта была в хозяина - смышленая - и не заржала от удивления. В три мгновения герои снова оказались "в седле", но на сей раз за пазухой у царя, укутанные от утренней стужи, и отходили в тепле от пережитого в ночи.

Привез кх царь в свои покои, положил на печку, попотчевал всякими вкусностями, которых даже проворные поварята не пробовали толком. И, уже зная, чем кончится первомайская баталия, повязал им на грудь по голубой ленте в знак особых государственных заслуг. С тем и заснули втроем на печи, царь захрапел, кот замурлыкал, Алексашка - молча. Он устал больше всех. Кобыла Лизетта смотрела на них в окно и улыбалась, как могут улыбаться только кобылы...

А по полной невской заре грянули пушки, и от уханья их, даже не от ядер, флаг осажденной твердыни как ветром сдуло с высоты своей неприступности, и повергнулся он к ногам защитников, как настоящий гром среди ясного неба. Это, рассудили стойкие неприятельские солдаты, не иначе как плохой знак, а для офицеров - просто капитуляция. Пали они духом, и пал Ниеншанц.

Сказано в летописях, что была та крепость из земли возведена. Печальный ветер и разметал ее по разным сторонам света, а какие были камни в основании, так и растащены на возведение дворцов нового города. На месте ее вскоре посадили четыре мачтовых дерева, но те не устояли-исчезли... А когда Господь окончательно призвал меня сюда на службу, от прежней славы остался только дым.

После победы, как полагается, многие были представлены к наградам, и множество их получило на грудь и в кошельки, особенно щеголи и наглые. Имена настоящих героев на дворцовых балах не произносились, даже в кабаках о них не догадывались. Героев, как это частенько бывает, не знали в лицо. А царь молчал. Наверное, у него были на это свои причины. Но, как бы там ни было, любимый кот назначен был смотрителем трюмов торговых кораблей, его приятель мышонок-хранителем государевых амбаров; корытце теперь в музее под стеклянным колпаком.

Прошло время. Царь, ставший императором, после страшного наводнения простудился и умер. Брута, лишенного высокого покровителя, вскоре посадили на цепь в комендантском доме... И, поверьте, это про него поэт Александр Сергеевич, как-то в сердцах припомнив, написал: "...и днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом". А приковали-то по нехитрому навету мелких чиновников, доблести не знавших, просто к дубовой лавке... Потом страдалец вовсе погиб во время дворцового переворота. Мышонок Алексашка еще раньше, предчувствуя лихие времена, отправился подальше от интриг в дальнее морское путешествие с командором Берингом, и оба не вернулись.

Недалеко от бывшего Ниеншанца основали другую крепость... Сначала тоже из земли... Но потом одели камнем. Она и есть теперь мой дом. И в полдень, когда стреляет пушка, и в полночь, когда засыпают птицы, я смотрю в сторону ветра, и слушаю ваши голоса с другой стороны, и лечу, если зовете.

- Спишь? Просыпайся, Сон умирает... Открой глаза - уже утро...